Горестная история о Франсуа Вийоне

Но не всегда дела у нас на славу:
Коль кто, не заплатив, сбежит, как тать,
Я видеть не могу свою раззяву,
С нее срываю платье — и топтать.
В ответ же слышу ругань в бога мать
Да визг: «Антихрист! Ты никак в подпитье?» —
И тут пишу, прибегнув к мордобитью,
Марго расписку под носом скорей
В том, что не дам на ветер ей пустить я
Притон, который мы содержим с ней.

— Но это же про меня! — вновь воскликнул Антуан, которого описанная картина привела в совершенный восторг. — Марго, что ты на это скажешь? Ты ему рассказывала, что ли?

— Да заткнись ты! — бросила она ему. — Кто бы это ни был, ты или не ты, давай дослушаем до конца и не будем прерывать. А там поговорим.

— Да?

— Ну продолжай! — обратилась она к Франсуа. — Что там дальше?

— Да, да, что там дальше? — нетерпеливо спросил Антуан, внезапно переменившийся после реплики Марго.

— Тогда слушайте, — сказал Франсуа.

И насмешливым голосом, обращаясь к Марго и одновременно передразнивая ее, он дочитал свою балладу до посылки и под деланный смех Антуана продекламировал, влекомый ритмом:

В зной и мороз есть у меня укрытье,
И в нем могу — с блудницей блудник — жить я.
Любовниц новых мне не находите:
Лиса для лиса всех всегда милей.
Отрепье лишь в отрепье и рядите —
Нам с милой в честь бесчестье… Посетите
Притон, который мы содержим с ней[18]

.

Затем был некоторый миг ошеломленного молчания. Антуан смотрел на Марго; потом они, Колен с Колеттой, Ренье с Жаннетон, поскольку все узнали себя в стихотворении Франсуа, наперебой стали высказывать, что они думают, и не скрывали своего удивления.

— Так ты, выходит, поэт? — наконец произнес Ренье.

— Да просто я старался как можно лучше описать это место, — ответил Франсуа.

— И это тебе здорово удалось, — заметил Антуан. — Мне-то, конечно, все равно, но ты мог бы изобразить меня в более благородном виде. Я ж не для всякого бегаю за вином: зависит от человека. Для каждого свое обращение.

— Я передал главное, — ответил Франсуа. — Марго, а ты что скажешь?

Но Марго повернулась к нему спиной, и Колен, который не сумел еще перевести свои чувства в слова, встал с ликующим видом и вполголоса, словно говоря самому себе, произнес:

— Вот так-то вот. Вы его приветили, ублажаете, и он вас за это отблагодарил.

— Слышал, что сказал Колен? — обратилась к Франсуа разъяренная Марго. — И он прав. Представить меня как какую-то подстилку!

Франсуа сгреб ее в объятия.

— Нет! — возмущенно воскликнула она. — Пусти!

— Марго!

— Нет! Я зла как черт!

И она с достоинством удалилась, меж тем как Антуан и Колен тихо обсуждали в углу это происшествие.

Страшно огорченный Франсуа не посмел последовать за Марго, но и уйти тоже не решался, опасаясь, что если он уступит место, то все потеряет. В полном унынии он подошел к Монтиньи и спросил:

— Ренье, что я такого плохого сделал? Ты тоже осуждаешь меня?

— Ты еще совсем зеленый, — сказал Ренье.

— Наверно.

— Марго — женщина и предпочла бы, чтобы ты ее нарисовал в более привлекательном свете.

— А как?

— Ну сравнил бы ее с какой-нибудь знатной дамой, как заведено.

— Да?

— Да, — подтвердил Ренье. — И это чистая истина. Женщины не больно-то любят, когда их изображают такими, какие они есть. Им нужны восхваления.

— Не понимаю, — задумчиво и с полнейшей серьезностью промолвил Франсуа. — Какие восхваления? Вроде тех, что нам вдалбливали в школе — замшелые от древности и до того нелепые, что стоит их произнести, и все покатятся со смеху?

— Они самые, — кивнул Ренье.

Но растерянность и огорчение Франсуа тронули его, и он произнес почти шепотом:

— Ты сочинил отличные стихи. Они выразительные, яркие, в них чувствуется жизнь. Продолжай писать, но уже не про Марго. Стихи принесут тебе новые радости. Ты — поэт, это я тебе точно говорю. Главное, верь в себя, и придет день, когда тебя будут не ругать, а прославлять.

— Ты так думаешь?

— Да. Твое имя станет знаменитым, стихи твои будут заучивать наизусть, а дамы и молодые люди, заводя разговор, станут начинать его с вопроса: «А вы знаете Франсуа де Монкорбье?»

— Ты шутишь!

— Франсуа де Монкорбье! — торжественно повторил Ренье.

Но Франсуа взял его за рукав, отвел в сторонку и смущенно признался:

— Мое имя теперь не Монкорбье.

— Как так?

— Я сменил его. Франсуа де Монкорбье не слишком благозвучно, и его трудно запомнить. Но если ты сложишь первые буквы каждого стиха посылки: «В зной и мороз…» — то узнаешь имя, которое я взял.

— И что же это за имя?

Франсуа продекламировал посылку баллады, и Монтиньи сложил новое имя.