Горец. Чужие. Чернокнижник

Что-что, а ненависть во взглядах людей Мак-Левуд научился ловить давно. 25-летние сумерки вместо дня и ночи озлобили всех. В последнеё время Корпорация выделяет, правда, часть энергии на создание иллюзии дня в крупнейших городах, но положения дополнительные фонари не спасают. Разметанный подслеповатыми огоньками полумрак, как в комнате с бычьим пузырем в окне вместо стекол, — и они называют это днем, спасающим естественные биологические ритмы человечества!

В просветах, оставляемых «дворниками», первый раз мелькнуло неоновое «Опера». С каждым взмахом очистителей надпись становилась всё ближе, занимая уже всё лобовое стекло. Припарковавшись, Мак-Левуд выбрался из машины, завозился с ключами зажигания. Зонт Конор не взял, до входа в театр — шагов тридцать, не промокнет. Досадная заминка нервировала, холодная струйка потекла по спине. Вдруг дождь прекратился. Повернувшись, Мак-Левуд едва не сбил в темноте Чарли Бойза. Тот держал над собой раскрытый зонт, стараясь заслонить от ливня и Мак-Левуда. С тех пор, как старый профессор поговорил с Бонном о Мадонне, горячим поклонником которой до седых волос оставался внешне всегда невозмутимый Чарли, после того, как они до утра досидели в баре у Джимми, старый гример как за маленьким ребенком ухаживал за профессором. Чарли, страстный коллекционер открыток с изображением кинозвезд XX века, не раз говорил Мак-Левуду, что в молодые годы профессор был вылитый Кристофер Ламберд. Мак-Левуду приходилось удивленно качать головой: дескать, чего только не бывает в мире.

Бойз терпеливо стоял под дождем, подставляя седоватые волосы косым струям. Мак-Левуд захлопнул дверцу.

— Ну что, Чарли, пошли слушать твою хваленую Стрекли Льюис!

* * *

Помутневшеё и запыленное былое великолепие персональной ложи Мак-Левуда встретило его обычной пустотой. Уже который год перед спектаклем никто не хотел выразить почтение «отцу защитного экрана». Конор с удивлением стал замечать, что за время шумной трескотни вокруг Неймана и его помощников он привык к проявлениям благодарности. Понимая, что лишь отчасти они искренни и сердечны, старый ученый считал их раньше излишними и чересчур назойливыми. Помнится, лет пятнадцать назад в одном из интервью он сказал, что его любимый цветок фиалка, а женское имя — Бренда. Через год цветоводы Швейцарии вывели новый сорт душистых фиалок и назвали его «Бренда». Букетами этих цветов Мак-Левуда забрасывали потом на встречах посыльные в праздники заваливали ими весь дом. Приятный запах фиалок казался Конору чуточку приторным излишне сладким. Букеты он переносил в пустующую спальню, оставляя близ портретов своей последней жены. Но вот теперь, когда года два ему никто не дарил цветы, Мак-Левуд иногда видел во сне душистые охапки фиалок и молодых богинь в жутком декольте, даривших ему букетики. Проснувшись утром, Конор расслабленно шлепал в спальню, садился на холодную двуспальную кровать, брал со стола портреты и фотографии своих жен и любимых, долго всматривался в дорогие черты. Опустевший дом в такие моменты начинал раздражать Мак-Левуда огромностью и запущенностью. Профессор замечал и пошарпанность выцветших стен, и нудный скрип рассохшихся половиц, и толстый слой пыли на зеркальных столиках. Дом ветшал, а у его постаревшего хозяина не было ни сил, ни желания что-либо менять. Понуро сгорбившись, Мак-Левуд часами сидел и разглядывал спил пятисотлетнего дуба, который они с Рамиресом свалили в первый день пребывания на Земле. Сколько лет пронеслось! Одиночество не прибавляет сил в старости. Эх, если бы рядом была Бренда… Мак-Левуд собирался и пешком отправлялся на кладбище, купив по дороге букетик фиалок.

Друзей у Конора не было. Исключая, конечно, верного Чарли и, может, Джимми из бара на 23 улице. Группа Неймана, коллектив единомышленников, со временем распалась. Кто-то умер, кто-то отдалился с годами, с кем-то просто стало неинтересно. Кристофер и Алан? Когда-то их называли тремя мушкетерами за неразлучность и любовь к фехтованию. Кристофер тогда не без оснований считал себя самым экстравагантным архитектором в мире. Алан, без сомнения, был самым красивым физиком на планете. Мак-Левуду нравилась их жизнерадостность, их молодой задор. Он с удовольствием участвовал во всех розыгрышах и веселых буффонадах, на которые был неистощим выдумщик Алан. Теперь они постарели и лишь изредка перезваниваются. И Кристофер, и Алан приглашали Конора в гости, и он не раз предлагал друзьям собраться у него. Да всё как-то не выпадало. В душе каждый из них считал, что лучше избегать встреч — ведь при встречах им остаются лишь воспоминания.

Мак-Левуд смахнул напряжение навязчивых мыслей, расслабился. В конце концов он приехал слушать оперу а не занудливый внутренний голос, порядком надоевший еще в дороге. Конор взял программку, предусмотрительно оставленную в ложе Чарли Бойзом. На обложке крупным шрифтом было набрано: «Всего один концерт молодой звезды из Нью-Йорка, в Милане затмившей саму Марию Михайловскую».