Горец

— Результат этот прием дал? Хадя заговорила? Правда? А я не слышал, давайте мы ее сюда позовем и попросим назвать нас по именам.

— Не ерничай, ты забыл, как ей в начале помогали психологи, впрочем, ты в свое время тоже работал с врачами.

— Именно, бабушка, я до сих пор помню этот период и отлично понимаю, через что проходит моя дочь! Я просил и не раз, не давить на нее, ничего нового не предлагать, я поэтому не хотел ее брать в Сочи, зная, как трудно на новом месте, если у тебя есть дефект! — глаза сверкают, лицо заостряется, сводит брови к переносице. Осторожно кошусь на бабулика, она кажись побледнела. — Я рискнул выдернуть дочь из привычного окружения, потому что Алена меня убедила в том, что всегда будет рядом, будет другом, единомышленником. И это сработало, Хадижа засмеялась, стала издавать звуки! — дело плохо, раз Давид стал называть дочь полным именем, нервы его на пределе.

— Она после приема тоже вышла с улыбкой, ничего страшного не произошло.

— Да, бабушка, ничего не произошло. Я считаю, что повезло, потому что никто из вас двоих, — хлестает по лицу жестким взглядом сначала бабушку, потом меня, — не дал бы мне гарантию, что сохранится все, чего достигли.

— Ты драматизируешь, — слова, правда, сказаны неуверенно.

— Пусть будет так, пусть со стороны я выгляжу параноиком, но это мой ребенок. Хватит того, что сделала родная мать. Теперь прошу тебя оставить меня с Аленой наедине.

— Это я предложила поехать в Москву, когда она сказала о приеме, а ты отказывался даже выслушать. И поехать толпой в столицу — это тоже моя идея.

— Я тебя услышал.

— Девочка очень хотела помочь Хаде. Ты посмотри, как она болеет твоим ребенком, словно это ее дочь, родная кровиночка!

— Я понял, — сначала в одну сторону, потом в другую сторону нагибает голову, без каких-либо эмоций смотрит на бабушку.

— Давид… — сколько же в голосе отчаянья, что я начинаю понимать насколько дело дрянь и начинаю сильно нервничать, прикидывая в уме все сценарии развития ситуации. Что он сделает? Молчанку мне устроит? Лишит секса? Отправит на воспитание к бабулику? Или… от этой мысли я покрываюсь потом, чувствуя, как холодеют руки. Или разведется со мной?

— Она не виновата, — уже у двери бабушка все еще пытается донести до внука правду, он смотрит в окно, даже ухом не ведет. Тяжелый вздох, как только закрывается дверь, Давид устремляет на меня пристальный взгляд с нотками отчуждения.

— Ты готова на все, если что-то идет не по-твоему. Пойти против моего слова, подорвать мое доверие к себе. Ради чего? Ради сомнительной консультации какого-то специалиста из Москвы? Знаешь, что я почувствовал, когда раскрылась правда? Опустошение. Все, что делал для тебя, это оказывается совсем для тебя ничего не значит. Крылья, которые только что выросли за спиной, безжалостно обломали, — у меня ком в горле от его слов, от его блестящих глаз. У самой щеки уже мокрые от слез. Давид прикусывает губу, поднимает глаза к потолку.

— Давид… — подрываюсь с кровати, но он останавливает меня выставленной вперед ладонью.

— Вы улетели, я пришел на работу и понял, что не хочу быть без вас, хочу с вами. Я перенес встречи, совещания, отменил важные телефонные разговоры, купил билет… и тут мне звонит Анна Сергеевна. До вас из клиники о подтверждение визита не дозвонились, вот она интересовалась, улетели ли вы в Москву или нет, — из груди вырывается смешок, на губах горькая улыбка. — Я подозревал, что приезд бабушки и ее желание посетить Москву не просто так, но верил тебе. А ты… а ты промолчала. Вот скажи мне, что я должен сейчас делать?

— Понять и простить, — пытаюсь шутить, но выходит совсем жалко. Давид трет пальцем глаз, потом переносицу. Выглядит уставшим и каким-то потерянным. Я хочу его обнять, но чувствую, что ему сейчас это не нужно. А нужно будет потом? Не знаю. Поэтому задаю вопрос, от которого мысленно уже сдохла, но лучше знать положение дел и не испытывать иллюзий:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты разведешься со мной?

— Что? — вскидывает голову, непонимающе смотрит на меня, потом качает головой. — Это не повод разводиться, Ален. Я достаточно взрослый, чтобы не устраивать истерику с битьем посуды из-за этой лжи во спасение. Просто нам нужно время.

— Для чего? Чтобы ты меня в ссоре попрекал этой ложью?

— Я не буду попрекать этим, я просто перешагну эту ситуацию и буду жить дальше с тобой и Хадижей.

— С грузом на душе, как в случае с Миланой? Годами молчать и делать вид, что все зашибись? — нервы сдают, они слишком натянуты, не выдерживают напряжения и лопаются, как струны гитары. — Знаешь, — встаю, дышать трудно, носом шмыгаю. — Я ничего ужасного не сделала. Я хотела помочь Хаде, чтобы ты услышал из ее уст «папа». Да, промолчала, соврала, скрыла, но не чувствую себя виноватой!

Давид тоже встает и с высоты своего роста смотрит на меня спокойным взглядом. Смотрит в глаза.