– Ничего плохого я не сделал, если ты об этом. Верящих вообще не слишком любят, особенно власти. Мы теперь почти не покидаем своих келий.
– Тогда почему ты сказал, что не хочешь их убивать? – Нельсон искоса глянул на него. – Это было взаправду?
– Хотел бы я, чтобы нет, – тихо ответил Малкольм. – Мне нужно кое-куда попасть. Скоро. Ко времени. Это очень-очень важно. Они бы меня остановили – уже пытались.
– Ты же не хочешь сказать… – Нельсон проглотил остаток сэндвича и попытался сделать вид сразу небрежный и бравый. – Ты же не собирался правда их убивать?
Малкольм смотрел на его пригожий профиль… на то, как он вытер рот свободной рукой: большим пальцем и мизинцем – в одну сторону и в другую… раз и два.
Вопросы влечения между людьми в его тренировки как-то не входили. Миссия-то была в основном религиозная, вроде священства или монашества. Отношениям в ней места не отводилось. В таком виде это и вколачивали Малкольму в голову с самого детства. Да и окружали его почти исключительно женщины, и хотя про это чувство он понаслышке знал (про влечение типа), испытать его, а уж тем паче как-то реализовать у него буквально не было ни единого шанса.
А Нельсона он едва знал. Нельсон его – еще меньше. Но связь образовалась такая мгновенная, такая прочная, что он уже боялся его разочаровать.
– Нет, на самом деле нет, – соврал Малкольм, и сердце у него аж подпрыгнуло, когда Нельсон втихомолку вздохнул от облегчения.
Той же ночью они снова лежали вместе.
– Никогда не думал, что такое возможно, – сказал Нельсон. – Что со мной это когда-нибудь случится.
Малкольм услышал, как он тихо заплакал у него за спиной, но оборачиваться не стал: Нельсон ни за что не позволил бы себя утешать.
– Я всегда думал, что это будет… грубо. И жестоко. И постыдно.
Малкольм не спросил, почему он так думал, но строить догадки ему никто не мешал.
– Но это, – сказал Нельсон. – И чтобы вот так… – тут у него снова перехватило горло. – Я просто сам себе не верю.
Тут он наконец-то разрешил Малкольму себя обнять. Все мысли о миссии Малкольм из головы выкинул, и о том, как мало у него осталось времени, – тоже. И о том, как ему придется бросить Нельсона и уйти.
Но не в ту же ночь. И не в эту. Не сейчас.
– И по всем ногам тоже, – оценил Нельсон, оглаживая Малкольмовы пальцы: тот поджал их и невольно захихикал.
– Ага.
– Перевернись.
Малкольм перевернулся неуклюже в тесной кабине. Пальцы Нельсона отправились в путь по его голой спине, вниз по хребту, между ягодицами.
Воистину в ней была сила драконьей крови – достаточно, чтобы изменить лик мира. И почему бы ей не сделать этого для него, смиренного слуги, если была на то ее воля?
– Я так понимаю, ты очень верующий, да? – голос прозвучал неуверенно; Нельсон все еще смотрел.
– Тебя это беспокоит?
– До сих пор мне с религией не сильно везло.
– Мы верим, что секс – дело здоровое. – Малкольм постарался обернуться, чтобы взглянуть на Нельсона. – Что это в нас говорит драконья часть.
Нельсон застенчиво ухмыльнулся. У Малкольма глухо заколотилось сердце от одной этой картины.
– Это мне нравится. Наша драконья часть.
Он снова улыбнулся, и на этом можно было ставить точку. Малкольмово сердце заблудилось в ней и потерялось.
– Черт его раздери, – выразился агент Дернович.
И уже не в первый раз.
– Следите за языком, будьте так добры, – сказала агент Вулф.
Тоже далеко не в первый.
– Я и слежу. Слежу за тем, как ругаюсь, потому что он был у нас в руках! Этот засранец был у нас прямо в руках, а теперь…
Судя по всему, на этом слове с агента Вулф действительно стало хватит, потому как она выскочила из машины вместе со своей записной книжкой и потопала обратно в номер.
В последний номер в последнем отеле за эту поездку, по всему видать. Ориентировка – или что там у канадцев было вместо нее – не выявила ни грузовика, ни мальчишек. И ни следа того, кто, по твердому убеждению агента Дерновича, и был потенциальным убийцей, за которым они охотились.
– Ну, вот как они могли его не найти? – спрашивал он раз, наверное, в сотый за последние семьдесят два часа.
– Территория большая, – терпеливо отвечала Вулф. – Дорог много, все надо охватить. И они далеко не счастливы, что мы здесь торчим.