Гори

Граница. Они ждали, пока перевалит за полночь, чтобы на дороге больше не было никого. Чтобы добраться сюда, ушло почти три дня, даже на Нельсоновом грузовике. И не только потому, что метель усиливалась с каждым часом: Малкольм согласился переходить сильно дальше к востоку, в Монтане, где, по уверениям Нельсона, людей не будет совсем.

В первую ночь после кемпинга, лишившись палатки и не имея возможности развести костер (слишком большой риск), они остались в кабине грузовика и каждый час включали ненадолго мотор, чтобы хоть немного погреться.

– Нам нужно сесть поближе, – сказал Малкольм, – а не то замерзнем до смерти во сне.

– Уверен? – спросил Нельсон.

Эту его маленькую улыбочку Малкольм решительно не понял. Или сказал себе, что не понял, хотя на самом деле понял отлично и понимал всю дорогу – надеялся только, что голос его не выдаст, когда делал предложение.

Да что он такое вытворяет? Откуда только что взялось! И куда подевались все вопросы, когда Нельсон тесно прижался к нему сзади и принялся рассказывать про свою семью. Печальная повесть дышала прямо Малкольму в шею.

Родители застали его с кем-то там и очень круто этого кого-то не одобрили. Отец его избил, а мать сказала, чтобы домой больше не приходил. Вот Нельсон и ушел. И грузовик забрал, который честно купил у собственного деда на заработанные на ферме деньги.

– И куда ты теперь? – спросил Малкольм, ничего так не желая, как чтобы ему продолжали дышать в шею и дальше.

– Прямо сейчас – в Монтану, с тобой.

– А потом?

Нельсон не ответил.

Малкольм повернулся посмотреть почему, и тут-то оно все и случилось. Несмотря на царившую у Верящих свободу, Малкольма еще никогда никто не целовал – никто, до самого Нельсона. Застенчивый, вопросительный, но совершенно недвусмысленный, Нельсон на вкус оказался теплый и кисловатый, и немного табачный, и снова теплый. А потом прямо здесь, в стоявшем в кабине относительном тепле, он принялся Малкольма раздевать.

Такого в выданных ему инструкциях не значилось. Его предупреждали про хищников обоего пола, мужского и женского, которые могут потребовать этого в обмен на помощь – например, за то, чтобы подбросить вперед по трассе. И про тех, кто может попытаться получить это от него силой, – тоже. Он кивал, и понимал, и усваивал сказанные ему мудрые слова. Но вот это было какое-то совсем другое. Совсем.

Ему вообще-то полагалось садиться к кому-то в машину лишь в ситуации самой крайней необходимости, да и то выскакивать из нее как можно скорее. А он возьми да и согласись на еще один дневной перегон с Нельсоном – и причем радостно! А потом еще на один. И вот они снова мы: Малкольм ежится от холода, а Нельсон водит пальцем по его татуировкам.

– Они у тебя еще и на ногах, – сообщил Нельсон. – И сделаны не вчера, – палец ознакомительно путешествовал по внутренней стороне бедра. – Волосы на ногах успели отрасти обратно.

– Их начинают делать в совсем юном возрасте, – сказал Малкольм. – Это наше Писание.

– Типа как Библия.

– Вроде того. Но больше про твою преданность тому, во что веришь. Чем больше отдаешь себя вере, тем больше текста пишут на твоем теле.

– А ты понимаешь это еще маленьким?

– У Верящих возраст – не помеха. Некоторые наши крутейшие проповедники – дети.

«Как я», – подумал он (но не сказал). Он проповедовал с семи лет и очень этим славился. Вот потому-то его и выбрали для этой миссии. Мысль о миссии он решительно выкинул из головы.

Нельсон продолжал его разглядывать – между ног, вокруг бедер: кажется, больше из интереса, чем вожделения.

– Немного холодно валяться тут голышом, – заметил Малкольм, покрываясь мурашками с головы до ног.

– Только на секундочку. – Нельсон посмотрел, наконец, вверх. – Хочу увидеть. Ты не против?

Малкольм ответил улыбкой.

После поцелуя Нельсон стал совершенно другим человеком – мягче, моложе, словно скинул на время груз необходимости постоянно быть готовым к любой атаке. Интересно, удастся Малкольму когда-нибудь ощутить такое самому? Собственные его защиты были от другого – не от тех, кого он хотел целовать… или трогать вот так.

На второй день они не обменялись ни словом ни с кем – ну, только с заправщиком на бензоколонке. Малкольм за наличные наполнил бак и взял им довольно еды на дорогу. Нельсон при виде денег округлил глаза.

– Это потому те люди за тобой гонятся? Ты банк, что ли, ограбил?

– Нет, – покачал головой Малкольм. – Всё мое, безвозмездно.

Они выехали обратно на трассу и покатили дальше, так быстро, как только позволяла метель. Малкольму было неуютно от спешки и от того, что двигались они не в том направлении, но неохраняемый переход через границу… – такая овчинка выделки точно стоила, особенно после того, как их выкурили из кемпинга. К тому же рядом с Нельсоном сильно париться как-то не удавалось.

– И почему они за тобой гонятся? – осторожно поинтересовался Нельсон на второй день, руля и одновременно пожирая купленный Малкольмом сэндвич. – Ты, между прочим, так и не сказал.

Малкольм вздохнул.