Гори жить (СИ)

— Нет! Только не спеша ехала мимо. Смотрела так… Знаете, у нас говорят «во все глаза». Вот во все глаза она и глядела. И молчала. И так и проехала. А потом прибавила ходу и умчалась куда-то наверх, в гору.

— Марку авто вспомнить можете?

— Белый Рендж Ровер.

— А вы что же? Махнули рукой, вскрикнули «ура, привет, наконец-то»?

— То-то и оно, доктор, что как увидал ее, словно окаменел. Стоял столбом и ничего не делал, молчал и пялился, как она едет мимо. Понимаете, это была Джули, точно Джули, никто иной как Джули! Но она была какая-то не такая. Не бледная, нет, но… посеревшая. Во взгляде что-то горестное. Я не знаю, как сказать точнее…

— Долго вы стояли, как она уехала? Из ступора вас вывел кто-то из прохожих? Либо звук какой-то резкий? Как вы пришли в себя?

— Не помню…

Доктор покачал головой.

— Так не годится. Давайте-ка я угощу вас пилюлями, которые вернут вам спокойствие и рассудительность, и тогда продолжим.

Майк кивнул, и тут же получил две прямоугольных таблетки с округлыми углами и блеском глазури на боках. Стакан воды помог ему справиться и с лекарством, и с волнением. Врач тем временем поколдовал над пультом, и в комнату полилась музыка, простая и красивая.

— Это Гендель, — сообщил герр Вайс. — Под его музыку вершили свои дела английские короли. Уж нам-то она точно не повредит.

Майк снова кивнул. Музыка действительно успокаивала и отвлекала. Почему он сам пренебрегает музыкой? Ведь как бальзам на душу…

Он помолчал, слушая, как быстрая тема сменяется медленной, а возмущенный голос скрипки, то оправдываясь, то обвиняя, спорит с оркестром. Однако чем дальше, тем меньше драматизма слышалось в голосе скрипки, и тем больше покорности появлялось в ее соперничестве с оркестром.

Несколько финальных тактов звучали изящным компромиссом между непримиримыми поначалу инструментами. Музыка давала пример: все разногласия в этом мире преодолимы, никакие неприятности не вечны; делай два шага вперед и шажок назад — и к твоей поступи приноровятся ведомые массы…

Возбуждение, терзавшее Майка, мало-помалу отступало. Сердце перестало колотиться, неутолимая сухость во рту исчезла, захотелось спать.

Он прилег на кушетку и закрыл глаза. Спасительный покой медленно овладевал им, унося прочь переживания прошедшей ночи. Сознание постепенно погружалось в сон — целительный, легкий, без видений и тревог.

Тихо ступая, доктор вытащил из шкафа клетчатый зеленый плед, укрыл пациента, приглушил свет и музыку, устроился в кресле. Ждать ему пришлось долго. Спал Майк несколько часов, и проснулся лишь под вечер.

Сон ушел быстро, будто убежал. Пробудившись, Майк откинул плед и сел. Ему было легко и покойно, но и пусто — и в душе, и в мыслях.

«Это ничего, — подумал Майк, — это даже приятно!» И безмятежно заулыбался…

Вечерело. Солнце уже село. Сумерки еще подсвечивали облака и вершины фиолетовым, но чернота, неодолимо накатывавшая с востока, несла непроглядную тьму.

Гендель давно смолк, и вместо него в динамиках, спрятавшихся в темных углах обширного помещения, напевала молодая негритянка — что-то старое, о зимней мелодии и ушедшей любви.

Доктор варил кофе.

— Вам с сахаром, Майк?

— И желательно двойной крепости, — улыбнулся повеселевший пациент.

Они пили кофе, негритянка живо распевала о сладостном и желанном весеннем обмане, и жизнь уже не казалась Майку такой путанной и горькой.

— Знаете что? — сказал доктор, когда кофе в чашечках иссяк, крохотные печеньица улетучились с блюдец, а певица принялась убеждать слушателя, что любовь — это пустое. — Вы ведь сегодня еще не ели толком? Давайте-ка прогуляемся к вам, по пути перекусим, а как придем, вы мне покажете злополучную записку.

— Вы сомневаетесь в ее существовании? — вскинул брови Майк.

— Врачебный долг требует исключить возможность…вашего заблуждения, скажем так. Иногда иллюзии бывают очень, очень реалистичными, Майк… По пути, кстати, вы сможете продолжить свой рассказ. На очереди у нас с вами Япония, насколько я помню?

Майк кивнул. Они уже выходили, когда негритянка бодро запела, что на этот раз — она уверена как никогда — ее постигла реальная любовь. Наконец она нашла то, что искала!

* * *

Когда в Японию приходит весна, вал цветения сакуры захлестывает всю страну. Майк много слышал о традиции ханами — любовании цветами сакуры — но никогда не понимал, да и не стремился понять этого удовольствия.

Весна хороша везде, в том числе и в России: сады закипают абрикосовым цветом, следом зацветают яблоня и вишня — и все завершается благоуханием распустившейся сливы. Да только сады наши посажены ради плодов, кого зря туда не пускают. Так что желающих ехать невесть куда ради любования облетающими лепестками у нас немного.

Японцы же, с удивлением отметил Майк, самым полезным в существовании дерева сочли не плодоношение, а цветение. И уж расстарались так, как только одни они и умеют. Их сакуры вышли из садов и разрослись на улицах, в парках, вдоль каналов и вокруг мостов.