Горячая купель

— Товарищ лейтенант!. Товарищ лейтенант! — кричал Боже-Мой. — Куда ты?

— Что вы делаете?! — возмущался Оспин.

Но Батов не оглядывался. Он уже перебрался за канаву и находился на ровной, как стол, дороге. Вдруг ощутил, что сзади кто-то задел за ногу. Оглянулся. Это Боже-Мой, разгадав замысел командира, сорвал с соседнего пулемета щит, повернул его верхней стороной вниз и, двигая впереди себя по дороге, пополз за взводным.

— Давай коробку-то сюда, товарищ лейтенант, — потребовал он, когда поравнялся. — Ложись ниже: чиркнет ведь по спине-то!

— Нельзя мне ложиться — из-под низу возьмет. Понял?

Теперь они вдвоем ползли прямо на пушку. Когда до нее осталось метров пятнадцать-двадцать, остановились, чтобы дать очередь. С тыла не только солдаты взвода, но и соседи помогали огнем, оберегали их с флангов. Батов хлестнул очередью, а Боже-Мой, лежа на боку, метнул гранату. Фашист замолчал, и они поспешили под пушку. Тут же послышалось дружное «ура». Немцы пустились наутек.

— Дураки мы, товарищ лейтенант, — объявил Боже-Мой, поднимаясь в рост.

— Это почему же?

— А пошто на рожон лезли! Они все вон и так бегут.

Он не придавал значения тому, что именно их поступок намного ускорил развязку.

Эсэсовцы метнулись за поворот дороги, там у них, оказывается, стояли грузовики с работающими моторами. Шоферы сидели на своих местах и только ждали сигнала к движению.

Солдаты взвода Батова, прочесывая лес, шли слева от дороги.

Крысанов заметил, как из-за старой сосны показалась поднятая вверх рука, потом — голова в пилотке.

— Ну, вылезай весь! — закричал Крысанов. — Какого черта загнулся там, за сосной-то!

Немец покорно вышел из-за дерева, держа вверх трясущиеся скрюченные руки. Это был не эсэсовец, а самый настоящий «тотальный» старик, не успевший убежать к машине. Во время прочесывания выяснилось, что и эсэсовцам не всем удалось удрать. Фашисты прятались за соснами, а некоторые даже пытались прикинуться убитыми.

К Батову уже привели четырех пленных, Боже-Мой вел пятого. За исключением одного, это были здоровяки, с наглыми и в то же время какими-то виноватыми или испуганными глазами. Батов приказал Чуплакову отвести их в штаб полка.

— Слушаюсь! — бойко ответил Боже-Мой. Он осмотрел пленных, махнул рукой на восток, скомандовал: — Ну, ком, пошли, звери-курицы!

Пленные великолепно поняли его и, заложив руки назад, двинулись в указанном направлении. Они шли мимо трупов гитлеровцев и погибших русских воинов. Впереди на их пути лежал убитый русский солдат. Ноги подвернуты, а рука, полусогнутая в локте, лежит на голове, прикрывая лицо.

Передний эсэсовец, шагая с высоко поднятой головой, с независимым видом пнул мертвого — рука скатилась с лица. Боже-Мой видел все это и, взглянув на убитого, узнал в нем Орленко. Ничего не сказал. Боже-Мой, только скрипнул зубами да посмотрел в затылок эсэсовца так, что тот, видимо, почувствовал его взгляд и оглянулся на конвоира, нагловато улыбаясь.

С дороги слышались громкие, безутешные рыдания женщины. Это Зина Белоногова, припав к еще хранившему остатки тепла телу мужа, оплакивала его, бередя своим плачем души солдат. Боже-Мой обнаружил на ложе своего автомата расплывшуюся каплю и не вдруг догадался, что это не что иное, как его слеза. Он поспешно растер ее по прикладу, вскинул голову и озлобленно крикнул на конвоируемых:

— Ну, шнель, сволочи, шнель!

Через минуту в той стороне, куда ушел Боже-Мой с пленными, прогремела длинная-длинная автоматная очередь.

По лесу в разных местах еще слышалась стрельба, а на бугорке у первого поворота дороги, где зеленела небольшая веселая полянка, солдаты молча копали большую братскую могилу.

Батов закурил сигарету и пошел туда, где собирались все.

Полк оставался полноценной единицей. Батальоны, роты и взводы — все было на своих местах, но едва ли насчитается теперь хоть третья часть личного состава, положенного по штату.

— Батов! — увидев взводного, позвал командир батальона. — Принимай роту.

— Как так? — удивился Батов.

— Святая наивность! — вмиг ощетинился Котов.

Подойдя ближе к могиле, Батов понял все: на краю могилы рядом с Дьячковым и Сорокиным, будто задремав на минутку, лежал старший лейтенант Седых. Лицо чистое, строгое, чуть подернутое бледностью. Вася Валиахметов хлопотал около него: поправлял гимнастерку, разглаживал погоны ладонью, укладывал светлые волосы, словно собирал его на последний парад и все это имело какое-то очень важное значение. Потом он повернулся к Дьячкову и с ним начал проделывать то же самое.

Батову стало трудно дышать, горло сдавили спазмы, вот-вот покатятся слезы. Отвернулся и лицом к лицу столкнулся с Грохотало.

— Осиротели мы, Алеша, — выговорил он, плохо владея голосом. — Целый взвод вместе с командиром... И ротный наш, Иван Гаврилович...

Грохотало сжал зубы так, что на щеках резко обозначились желваки, шагнул к краю могилы.

Зина Белоногова сидела возле мужа. Она уже не плакала громко, как вначале, там, на дороге, а смотрела широко открытыми глазами равнодушно и бессмысленно. Слезы текли по воспаленным щекам. Она их не вытирала и, видимо, даже не ощущала.