Горячее лето

— Звено? Одно звено не делает погоды. Ты помог Семенову? Нет, ты мешаешь ему. Ты тормозишь его работу.

Издали посматривал Егоров, не решаясь подойти.

Петру стало до слез обидно и стыдно. Никто раньше его так не бранил. Обычно хвалили. Много, на все лады хвалили. А тут — публично… Какой стыд!

…Вечером пошел дождь. Проскурин пришел в город к заводоуправлению и остановился возле доски передовиков. Давненько он сюда не заглядывал — времени не хватало. Свое имя он нашел в верхней части, а повыше середины отыскал четыре знакомых фамилии — это каменщики Костюка.

Дождь усилился. На доске было много нового. Петр долго не мог отойти. Бросалось в глаза, что разрывы в показателях между самыми первыми и последними сильно сократились. Вот на что бьет Березов. На уравниловку!..

Проскурин возвращался домой сквозь проливной дождь. Он брел, ступая в лужи, зябко поеживаясь.

На следующее утро Карпов перевел его в бригаду Костюка.

XXXVIII

Владимир увидел Хазарова издали. Платон Петрович шел из города к поселку крупным шагом — как ходил он до отпуска. Что-то произошло.

Владимир знал, что Хазаров одинок, что у него нет семьи. Одиночество — вещь не сладкая. Следовало бы быть к Платону Петровичу повнимательнее, обращаться с ним теплее.

Приехал Хазаров нелюдимым. Сначала делал вид, что равнодушен к Степному, но скоро начал «срываться». От внимания Карпова не ускользнули вечерние, почти что тайные посещения им стройки. Какое уж там равнодушие!

Хазаров шел прямиком, минуя улицы поселка. На нем вышитая полотняная косоворотка. Ворот расстегнут так, что видна часть волосатой груди. Похудевшее лицо налито краской. В правой руке он сжимает лист бумаги.

Подойдя к Карпову вплотную, Хазаров молча протянул ему этот лист с текстом, напечатанным на машинке. Никогда раньше Владимиру не случалось видеть, чтобы у Хазарова тряслись руки. А сейчас заметно вздрагивали. Выражение глаз было каким-то неопределенным: и растерянность, и суровость, и радость можно уловить в них.

Одним взглядом схватив главное содержание бумаги, Карпов воскликнул:

— Поздравляю, Платон Петрович!

— С чем? — спросил Хазаров настораживаясь.

— …с возвращением из отпуска, — добавил Карпов, соображая, что его первые слова были сказаны некстати и таким тоном, как будто он поздравлял человека с новым большим назначением, с повышением. — Значит, отдых кончен, Платон Петрович?

Хазаров дышал громко и трудно. Запавшие щеки раздувались. Казалось, от него дышит жаром.

— К черту отдых! Какой там отдых…

Это было сказано от души. Глаза сверкнули, точно на угли подуло ветром. Но порыв ветра стих, и угли тотчас потемнели.

— Просто… просто хочется сказать…

Говорить ему было совсем не просто. Он хотел вымолвить что-то важное, большое, нужное — и не мог.

— Ну, сами знаете. Хотели выгнать… Выгнать хотели! И… и пожалели. Вот я и рад!

— Вы всегда преувеличиваете, Платон Петрович.

— Я преувеличиваю? — рассердился он. — Не надо, не либеральничайте. Нет смысла смягчать.

— Но…

— Я все, все знаю. Не хочу слушать подслащенную ложь. А вот вы… знаете ли вы… — Хазаров поперхнулся. Он овладел собой, вскинул голову. Взгляд его был светел. — Знаете ли вы, что я тогда добивался вашего ухода с поселка?!

Угадывая, что старый строитель вот-вот готов просить у него прощения, Карпов поспешил отойти к остановившемуся крану.

Хазаров в начале своей строительной деятельности еще застал «козоносов» — людей, которые при помощи рогатых деревянных носилок, подвешенных за спину, подымали на своих плечах все здание, перетаскивая снизу вверх за один прием по два десятка кирпичей. Давно ли это было? Все меняется на глазах… если глаза зрячие. А особенно в последнее время. Как же так получилось, что он очень многое просмотрел?

Войдя в контору, Хазаров громко поздоровался, сунул бумагу в руки подскочившему на стуле Семкину и прошел в свой кабинет. Следом явился Семкин.

— Наконец-то! — сказал тот, с искренним удовольствием потирая руки, точно в предвкушении награды. — Извелся, вас ожидаючи, Платон Петрович.

— Так-таки и ждал?

— А как же! Видит бог — страдал, как великомученик. Хлебнул горя. Он же меня заставлял считать черт-те что! И требовал получать результаты, которые ему угодны.

— Действительно, черт-те что, — неопределенно протянул Хазаров.

— С ним плохи шутки, Платон Петрович, — доверительно склонился к столу старший писарь. — Опыта и знаний — с гулькин нос… Какое сравнение может быть… А вот форсу — хоть отбавляй. И крут, знаете ли, крут — возможности нет!

Хазаров поморщился. Речь шла, конечно, о Карпове. Слушать излияния Семкина было противно. В них перемешивались лесть и мелкая клевета. Семкин, наверняка, рассчитывал сыграть на ссоре начальства.

— Ладно. Оставь такие разговорчики.