Горячее лето 42-го

В блиндаже и яблоку негде было упасть. Шло какое-то совещание, на котором присутствовало множество незнакомых нам командиров и, судя по недовольным взглядам некоторых из них, мы тут были явно лишними. Наш старший лейтенант, достаточно быстро угомонил одного, довольно рьяно бросившегося исполнять свои обязанности, молодого лейтенанта-адъютанта, который, намеревался вытолкать нас взашей из блиндажа. Но, после того как Владимиров предъявил свои документы и шепнул пару слов адъютанту на ухо, тот слегка покраснел, извинился и окончательно успокоился. Меня немного напрягало наше положение: занятые делом люди, решают весьма важные задачи, а мы тут торчим как три тополя на Плющихе. Зиновьеву, смотрю, тоже было слегка не по себе. Он вертел головой во все стороны, пытаясь отыскать знакомые лица, и все время поправлял гимнастерку. Владимиров сам выпроводил нас, с Михаилом, на улицу, велев обождать его на свежем воздухе и ни в коем случае никуда не уходить.

Присели сначала на какие-то ящики, укрытые брезентом, но с них, нас тут же согнал строгий часовой, появившийся, откуда ни возьмись, словно из-под земли. Перебрались поближе к пограничникам, которые расположились в тени деревьев, метрах в двадцати от штабного блиндажа. Кто курил, кто проверял оружие, некоторые, пользуясь короткой передышкой, что-то жевали. Кстати, вооружены они все, включая и лейтенанта, были автоматами. Имелся в наличии даже ручной пулемет. Серьезные ребята, и собрались явно не на прогулку. Двое, подложив под головы вещмешки, даже умудрялись дремать, не выпуская, однако, оружия из рук. Лейтенант Тихонов, положив на колено свою командирскую сумку, что-то записывал в потрепанную тетрадку. Вид у него был задумчиво-лирический, и это, как-то не соответствовало, той обстановке, в которой мы находились. Странно видеть человека, с таким выражением лица на войне. Стихами, что ли, он балуется в свободное время?

По всему судя, назревало что-то серьезное, что-то вроде внезапно пришедшего приказа о наступлении. Вокруг штабного блиндажа продолжалась необычная суета. Приходили и прибегали незнакомые командиры и бойцы, форма у всех была новее, чем наша, и так же быстро куда-то убегали. Офицеры связи или посыльные? В сторону реки проходили быстрым шагом целые подразделения: пехота, минометчики, связисты тянули провода в разные стороны. Саперы, с топорами, пилами и лопатами, рота ПТР, даже две 'сорокапятки', мимо нас, прокатили вручную их расчеты, все они шли к Дону, одни мы, сидели в сторонке и ожидали неизвестно чего.

Михаилу надоело праздно созерцать все это движение и он, достав из кармана, вручил мне красноармейскую книжку, со словами:

- Держи, боец Калмыков, и больше не теряйся!

Затем, посмотрел внимательно на меня и спросил:

- А теперь, расскажи-ка мне, друг любезный, что ты делал на территории, теперь уже бывшей, нашей кухни? Чей это ты приказ там исполнял? Вот, пошли бы мы по другой дороге, тебя самого с собаками пришлось бы разыскивать. Девушку свою искал?

- Догадливый вы, товарищ сержант! Все оно, конечно, так, да немного не так. Вообще-то, меня Тимофеев послал на розыски Шмакова. Тот, похоже, опять у старшины застрял. Тимофеев с лейтенантом нашим поспорил даже, насчет Игоря. Сам себе на шею приключения ищет. Нагорит, теперь, Шмакову от командира взвода, как пить дать.

- Не нагорит, - почему-то убежденно заверил меня Михаил. - Тут дельце одно нашлось, как раз для него.

- Какое еще дельце? - попытался я выудить хоть что-то из Зиновьева.

- Не спеши, сам все узнаешь, в свое время. Оно, дело это, и тебя касается тоже.

- Товарищ сержант! А насчет кухни как? Куда они переехали, не слышали часом?

- Вот ты любопытный! У голодной куме, одно на уме. Всех гражданских отправили в тыл, кухню нашу расформировали, кормиться будем теперь в 124-й дивизии. Еще вопросы есть?

У меня, от таких новостей, просто челюсть отвисла. Как же так? И вид у меня был, скорее всего, до того глупый, что Зиновьев сжалился надо мной и разъяснил все подробно: