Горячий осколок

К ночи определилась линия фронта. Немцы переправились на южный берег разлившейся в половодье степной речки, разрушили за собой мосты и заняли оборону.

Наткнувшись на сопротивление противника, наши части совершали перегруппировки, подтягивали тылы, готовились к новому броску. В прибрежных селах, рощах и балках, одетых мглистым тяжелым туманом, сосредоточивались танковые роты и батальоны, на холмистой равнине занимали огневые позиции артиллеристы....

На рассвете лейтенант Бутузов вернулся от командира бригады и разбудил дремавших в кабинах Карнаухова и Якушина.

- Работать надо, - сказал он. - Танкистам бочки с соляркой возить. Загрузите в тылах - и к батальону, Дорога прямая. Первый раз поведу - потом сами поедете. Ясно?

- Ясно, - хриплыми спросонья голосами ответили шоферы.

- Однако ухо держите востро! можно и под обстрел попасть.

- Вполне возможно, - согласился Карнаухов. - С того берега немец снаряды кидает. На повороте падают, где большак к речке подходит. Сляднев был, рассказывал. Угол там гнилой, болотистый. Ты, Алексей, смотри не вздумай буксовать.

- Ладно.

- По машинам.

До полудня газик Якушина и карнауховский "ЗИС", груженные тяжелыми железными бочками, совершили по три ездки и все - благополучно. Опасения лейтенанта не оправдывались. И дорога была терпимая: большак лишь поверху раскис, а под жидкой грязью держался твердый, подмерзший грунт.

Когда лейтенант и Карнаухов предупреждали об опасности, то имели в виду заболоченную лощинку. С .нее уже сошел снег, обнажив сиротливо пригнувшиеся бурые кустарники и прошлогоднюю жухлую траву. По сторонам от дороги зияли глубокие воронки. В скошенных на конус яминах еще не успела скопиться вода.

Минуя "гнилой угол" в первый раз, Алексей невольно притормозил машину: словно магнитом, притягивали следы недавнего обстрела. Еще не доводилось встречать такие свежие воронки. В этом месте, находящемся под прицелом вражеских орудий, ощущалась скрытая угроза. Воображение услужливо нарисовало картину яростных разрывов, столбы огня и дыма, ошметки взлетающей в воздух земли, свист осколков. Возможно ведь и прямое попадание в машину, и тогда... В самую большую воронку, что у края дороги, легко войдет вся кабина "газика".

Возвращаясь, заставил себя не смотреть на воронки, не думать о немецком артналете. Потом спокойнее и увереннее проезжал "гнилой угол", поглощенный дорогой, выбирая колею помельче.

Обстрел прихватил на четвертом рейсе.

Перед глазами сверкнуло пламя, и из него полезли черно-серые клубы дыма. Еще не долетел прерывистый грохот, как что-то быстрое суетливо вжикнуло у самого уха и клюнуло заднюю стенку кабины.

Рывком нажав на педаль, Якушин погнал машину дальше, но вскоре обернулся: что же там, за спиной?

В обшивке кабины, над сиденьем, как пиявка, торчал осколок снаряда. Алексей ухватил торчащую ребристую головку и отдернул пальцы: осколок был горячим.

Проехав еще метров двести, снова обернулся и с усилием выдернул зазубренную полоску стали величиной с мизинец. В стенке кабины, в нескольких сантиметрах от виска Алексея, образовалась пробоина.

Сидел бы чуть левее - и крышка!

Зажав в ладони осколок, Якушин продолжал вести машину.

За крутым бугром, укрывшись от обстрела, стоял карнауховский "ЗИС". Каллистрат вышел из него и с улыбкой глядел на Якушина.

- Выскочил, стало быть, вот и ладно. А то я переживал: с тобой рядом бабахнуло. Как там, думаю, мой Алеша-москвич? Не поцарапало?

- Н-нет, - бодрясь, ответил Якушин. - Вон, погляди, куда стукнуло...

- Да, стекло пробило. Жалость-то какая, взводный подосадует: добывать ему придется.

- Да ты взгляни - осколок попал.

Карнаухов забрался в кабину, ощупал пробоину, взял осколок, взвесил на ладони.

- А ведь твой был, Алеша... Испугался?

- Нет... То есть не сразу...

- То-то и оно. Не успел. А сейчас белей мела. Так и полагается, страх после хватает. Значит, с боевым крещением тебя, Семеныч, с удачей. А осколок спрячь-. Пригодится. Для памяти. Домой вернешься, матери, а то и невесте покажешь.

* * *

Поздним вечером, когда поездки за горючим кончились и шоферы готовились к ночлегу, снова вспомнили об осколке.

В широкой, с пологими берегами балке, куда водители отогнали машины, росли старые дубы, ясени и клены. Слежавшиеся прелые листья мягко подавались под колесами. Все было сырым - и кривые стволы, и оголенные ветви, и недавно оттаявшая земля. Влажный туман накрывал рощу. Пронизанный желудевым запахом, воздух был тревожный, весенний.

Не спалось. Присев на подножки машин, дожевывая сухой паек, беседовали. Карнаухов рассказал про якушинский осколок.

- У самой головы просвистел, метку в кабине оставил...

- Покажи, - попросил Сляднев.

- Пожалуйста, - польщенный вниманием, Алексей все-таки ожидал насмешки. Ведь он-то вояка без году неделя, а люди едва не всю войну прошли. Он разве что в Москве на крышу лазил зажигалки тушить, да так ни одной и не досталось, а шоферы тысячи верст по фронтам исколесили.

Но Сляднев и не думал смеяться. Он, как я Карнаухов, ощупал осколок, потом задумчиво сказал: