Горячий пепел. Документальная повесть. Репортажи и очерки

Это уже далеко не новая выдумка буржуазии — приписывать уголовные преступления людям, которые живут для других, жертвуют собой ради счастья простых тружеников. В Соединенных Штатах были Сак-ко и Ванцетти, в Германии — Макс Гельц, в Японии — это Кунидзи Мураками.

Вот он наконец перед нами. Моложавая коренастая фигура. Вязаная куртка обтягивает крепкие плечи. Рано поседевшие волосы юношески непокорны. Но главное — лицо. Что написано на нем? Спокойствие, но без отрешенности отшельника. Воля, но без фанатической одержимости. Светлый, живой, одухотворенный взгляд.

— Ну и гостей сегодня у меня! Неужели это только одна из групп? улыбается Мураками.

В каждую годовщину событий, которые привели его за решетку, в Саппоро съезжаются люди со всей Японии. Делегаты бесчисленных комитетов содействия освобождению Мураками собираются, чтобы провести общественное расследование дела на месте, своими глазами увидеть фальшь, нелепость обвинения и еще шире разнести правду об этом по стране.

Пожимая протянутые руки, Мураками ободряюще оглядывает каждого. Он лучше всех понимает состояние людей, оказавшихся перед невинно осужденным узником одиночной камеры, и старается шутками разбить колючий комок, который невольно подкатывает к горлу каждого из нас.

— Расскажи, как тебя кормят, — деловито осведомляется поденщик из Кобе.

Землистое лицо, голова обмотана шарфом, изношенная спецовка. Этот, видно, по себе знает, что такое голодная спазма. Нелегко же было его друзьям насобирать медяков, чтобы прислать сюда своего делегата!

— Ничего, друзья! Благодаря вашей помощи, как видите, не исхудал, хотя порой боюсь: не превратиться бы от здешней моркови в зайца. Морковь дают изо дня в день, из месяца в месяц. Как, по-вашему, уши у меня еще не отросли?

Все смеются. Улыбается и полицейский у двери. Только другой, что стоит возле Мураками, продолжает, насупившись, строчить в блокноте.

— Газеты получаешь? — проталкивается вперед юноша с токийского почтамта.

— Хотели было лишить меня прессы. Преступникам, дескать, нельзя читать про убийства, налеты, грабежи, а в газетах обо всем этом столько, что надзиратели не успевают вырезать. Тут я их и припер к стене. Ах, вот, значит в чем дело! Тогда давайте мне "Ака-хату". Она как раз уголовщиной меньше всего интересуется. Так и получилось, что коммунистическую газету мне разрешили читать раньше других.

Кунидзи рассказывает о камере. Четыре квадратных метра пола, остальное — заиндевевшие стены, кованая дверь, параша, под потолком — оконце с пятью стальными прутьями. Режим для заключенных не менялся тут с прошлого века. Единственное, что отвоевал для себя коммунист ценой бесчисленных протестов и настойчивых требований, — возможность читать и писать. Он добился разрешения заменить тусклую лампочку более яркой и не гасить ее после восьмичасового отбоя. Добился права держать на полу книги, тетради, конверты. Настоял, чтобы принесли крохотный столик. Сидя на циновке, он пишет за ним, привалясь к стене.

По мнению надзирателей, в камере стало теснее, но заключенный видит, как раздвинулись ее стены. В одиночке не осталось места для одиночества, для томительной праздности, которая превращает узника в живой труп. Читать и писать — значит мыслить и трудиться, жить интересами мира, находящегося по ту сторону тюремной решетки. Таков каждый день Мураками, до краев наполненный неотложными делами.

В Токио есть центральный совет содействия освобождению Мураками. Комнатка чуть больше тюремной камеры, напоминает почтовый вагон. Люди с трудом передвигаются среди бумажных кип. Тут издают свою газету и рассылают 35 тысяч ее экземпляров по местным комитетам содействия. Тут создали фильм о деле Мураками. Сюда текут бесчисленные зеленые конверты с синей каймой (денежные переводы общественных пожертвований).

Но душой этой подлинно национальной кампании всегда был сам Мураками. Подъем, поверка, обтирание мокрым полотенцем, тридцатиминутная прогулка, каждую минуту которой Мураками использует, как спортсмен на тренировке. Утром надо успеть разложить по конвертам и подготовить к отправке написанные накануне письма. В десять надзиратель забирает почту. И тут же кидает новую увесистую пачку конвертов. О каждом письме надо сделать запись в тетрадь: от кого, когда поступило, что написано в ответ. Для коммуниста эта переписка работа с массами. Открытку от железнодорожников с Хоккайдо он шлет, добавив от себя несколько строк, железнодорожникам Кюсю. Не одна тысяча людей стали активистами комитетов содействия благодаря именно этим письмам из тюрьмы.

В половине двенадцатого приносят обед, а в три тридцать — ужин. Тюремщики спешат разделаться с работой до пяти часов.

— Вот тут-то и выручают передачи. Пока пишу или читаю до полуночи, жую что-нибудь из присланного друзьями.

— Холодно ли в камере?