Горячка

Самое смешное, что всё это была чистая правда. Дело было так. Сев в вагон мы начали пить с соседями по плацкарту, – двумя молодыми парами. Мы много смеялись, вежливо кокетничали с девушками и вдрызг напоили их кавалеров. Один из них и разбил в тамбуре стекло. Зачем, история умалчивает. Он разбил и заперся в туалете, а Коля, привлечённый шумом, вышел на площадку. Тут-то и подоспел начальник поезда. Увидев осколки и блаженно-пьяного Колю, он накинулся на него с угрозами и руганью. Коля, оскорблённый в лучших своих чувствах, но, твёрдо помня, что он не пассажир, а «безбилетник в кедах», в драку не полез (что делал обычно), а обругал начальника самыми распоследними словами, оттолкнул и ушёл к себе. Инцидент прояснился, но, как говориться, осадок остался.

Спустя полчаса, мы легли спать, но на нас напал истерический смех. Мы зарывались лицом в подушки, буквально грызли матрасы, но поделать ничего не могли. Трясясь и задыхаясь мы хохотали и хрюкали, и когда успокаивался один, давиться хохотом начинал другой, и всё повторялось. Нам сделали несколько замечаний. Мы обещали успокоиться, – но, увы! – безрезультатно. Так продолжалось около часа, а когда мы утихли, начальник поезда надоумил людей написать на нас заявления. Я не спал и видел всё происходящее. В сущности, мы были кругом виноваты, но делать было нечего. Когда этот гондон с кучей заявлений проходил мимо нас и, думая, что мы спим, злорадно склонился сначала над действительно спящим Колей, а потом над притворившимся мной, я резко и чрезмерно широко открыл глаза и, приподнявшись ему на встречу, сказал – «Бу!» В ужасе он отпрянул, стукнулся головой о полку и, грозя мне тюрьмой(!), убежал с искажённым лицом. Когда поезд остановился в Бологое, я проснулся, а увидев милицию, всё сразу понял. Сопротивляться было бессмысленно.

К слову сказать, теперь, когда нас наказали, а справедливость восторжествовала, смело можно снять завесу таинственности с наших попутчиков – некоторые из них  были тоже ох как хороши. Два мужика в начале вагона долго и нудно ругались матом, а потом их громко тошнило в туалете. Двое других, непрерывно курили в тамбуре и надоели всем. А одна дебелая, заново отштукатуренная  дама (которая нас особенно невзлюбила),  ехала в плацкарте с видом Императрицы и грубила всем и каждому. Когда Леша, ещё до нашего бурного веселья, в ответ на её беспричинную грубость тихо и незамысловато назвал её «торговкой», она окатила его таким потоком брани, что мужчины стали отворачиваться. При этом  она ехала со своей  дочерью лет семи-восьми. В её броском, на два листа заявлении (сержант с большим юмором прочёл его нам вслух), она называла нас «негодяями и наркоманами, которые не давали возможности уснуть её крохотной дочери». В конце заявления, рядом с её зигзагоподобной росписью, была приписка: «Я и моя двухлетняя! дочь! Катя».  К слову, её дочь, жирная, коренастая девочка, уснула вскоре после отправления поезда и больше не просыпалась.

Однако, всё это слишком походит на жалкие оправдания тройки обезумевших алкашей, а потому, к чёрту отступления! Только вперёд!

Я придирчиво оглядел меню буфета.

– А сосиски в тесте у вас свежие?

– Свежие! – с гордостью сказали буфетчицы.

– Жаль, – сказал я. – Нам бы с ядом… Нет?

– Нет, – развеселились они.

– Ну, ладно, давайте свежих, что же теперь делать, ждать пока скиснут некогда… Штук восемь. И  бутылку водки литровую, вон ту, пыльную… И….

– И пива им, окаянным, возьмите!

– И четыре пива. Тёплых! Та-а-а-к, вроде всё…

– Сигарет может?

– Точно, а я забыл! Какие они покупают у вас?

– Вот эти…

– Дрянь какая… Тоже четыре давайте. И коробку конфет, – только самых вкусных!

– Самых-самых? – изумились они.

– САМЫХ лучших!

– Вот эти, – они выложили на прилавок большую коробку.

– Точно хорошие?

– Да, мы сами ели!

– Это хорошо, – улыбнулся я. – Потому что это –  вам! Спасибо большое!

Под их «Ой, не надо, вам спасибо!» я схватил тяжело булькнувшую сумку и побежал обратно.

– О, – крякнул сержант, –  как раз на подпись.

Я поставил сумку в уголок. Он, глянув в неё мельком,  одобрительно кивнул:

– Расписывайтесь, –  и протянул нам листы протокола, – тут, тут и тут.

Паспортные данные в протоколе Николая были записаны с его слов, т.к. никаких документов у него не было, но мы «клятвенно» поручились за их достоверность.

– Свободны!

Мы выпорхнули на свет. Коля немедленно глотнул вина и просиял.

– А как нам на следующий поезд сесть? – обратился я к вышедшему с нами сержанту.

– Идите к кассам, скажите – отстали. Там скажут, куда и  что нужно…

Мы отправились к кассам. Окошко было закрыто. Я постучался к администратору.

За стеклом мелькнуло заспанное женское лицо:

– Что?

– Мы от поезда отстали.

– Что-что, не слышу?!

– Мы от поезда отстали!!!

– Не слышу… Сейчас, выйду…

Когда администратор вышла, я повторил ей душещипательную историю об нашем отставании, но при этом  нечаянно «задел» её мощной струёй перегара. Женщина передёрнулась.

– С поезда что ль ссадили? – прокурорским тоном спросила она.

– Да, – признался я.

Она осмотрела меня с неприязнью, как кучку говна и снова спросила: