Горячка

— От чего же все эти достойные граждане умерли, что лежат себе вот так? Или их пристрелили из снайперской винтовки с прицелом?

— Никаких следов нет.

— Эй, ученый! — крикнул Пауло. — Иди-ка сюда. Скажи, что ты обо всем этом думаешь?

Монтань подошел к нам, держа в руке три небольшие мисочки из обожженной глины, и с серьезным выражением на лице продекламировал:

Так вспомни, родная, что мы видали
Тем летним, утром таким прекрасным.
За поворотом падаль валялась
На тропке песком засеянной красным…

— Бодлер…

— От чего они умерли?

— Трудно сказать… Слишком мало данных… Могу предположить только общее отравление или же эпидемию. Быстродействующая болезнь… Во всяком случае, это было давно. Поглядите.

Он показал на коричневую, заплесневевшую массу в мисочках.

— Это все краска для лица. Чтобы она выцвела, нужно много времени.

— В этот момент мимо нас пробежал Бебе, таща в зубах огромную голень.

— Бебе, вернись! Прояви хоть немного уважения! Отдай-ка мне это!

Мы бросились в погоню. Кость, раза в три большая, чем наш песик, затрудняла удержание равновесия, но не мешала ему бежать быстро и молниеносно проскальзывать между скелетами, которых мы старались не тревожить.

— Вернись, Бебе!

— Эй, Бебе, это же несерьезно, отдай месье его кость!

— Бебе, — пытался Монтань лаской, — эта голень нужна хозяину, для этнологических исследований и истории всего человечества. Ты поступил бы, как следует, если бы положил ее на место!

— Мать твою ёб, ты перестанешь или нет! Мы же, что ни говори, на кладбище! Бебе, холера, иди сюда, а то, когда поймаю…

Наконец мы его схватили, и Монтань, насколько это удалось, присобачил кость законному владельцу. Чуть только мы отошли на пару метров, Бебе схватил нечто, похожее на ключицу, но тут мы уже гоняться за ним не стали.

Наши лилипуты беспокойно шевелились и выкрикивали какие-то непонятные слова с пироги, которую ни за какие коврижки не желали покинуть.

— Ладно, ладно, не будем больше мешать, — сказал Пауло. — И спасибо за гостеприимство!

— Подождите! — Монтань вытащил из кармана толстую пачку бумаг. — Надо обозначить место.

Голоса лилипутов перешли на более высокие тона, в них звучал Испуг. Монтань рисовал эскиз.

— Хватит. Мы не можем здесь оставаться. Бебе, к ноге! Отплываем!

* * *

И вновь пирога медленно плывет вверх по течению, вдоль берегов, поросших громадными деревьями с гладкими стволами. Сидя у самого зеркала воды, теряешь чувство времени. Вот уже десять дней мы продвигались вглубь этого удивительного и странного мира. И всем нам казалось, будто находились здесь только вчера.

Ничего особенного не случилось, но, с тех пор, как мы углубились в этой буйной растительности, время отошло для нас на второй план. Монтань цитировал стихи и впадал в глубокую задумчивость, устремив взгляд в обезумевшую зелень. Паоло подпевал, держа руль. Малышка украшала волосы величественными алыми цветами. Следопыты щебетали весь день. Мы добрались до самой сердцевины леса, со всех сторон окруженного непроходимой, девственной чащобой.

Правда, Монтань, принимая во внимание скорость, рассчитал наш маршрут на своих картах и с помощью секстана подтвердил результаты. Его уверенность в себе была непоколебимой. Мы продвигались к озеру Тебе, к знаменитому Озеру Динозавров, которое отстояло от нас на пару дней пути.

М'Бумба уже не давал о себе знать, но в общей, неестественной эйфории, каждый из нас был уверен, что мы обнаружим его на берегах озера. Точно так же, как вопросы течения времени, возможные последствия столь глубокого проникновения в девственные джунгли не представляли для нас никаких проблем.

Окрестности изменились. После буйной растительности, теперь Сангха текла под открытым небом. На ее берегах, по обеим сторонам, вздымались кучи растительности, образованной скрюченными и гниющими стволами деревьев, образующих непроходимые засеки. Громадные, горизонтально растущие стволы, толстые, словно дубы, отбрасывали на воду полосы тени со сносной температурой.

За деревья цеплялись лианы, мхи и невероятно густые заросли папоротников-паразитов.

Мы плыли близко к берегу, пытаясь как можно больше избегать солнца, которое кипятило поверхность реки, образуя одноцветную картинку. Различить в ней можно было множество оттенков хлорофилла: болотистая зелень речного течения; коричневатая зелень жирных водных растений и пальм в прибрежной чащобе; неожиданные взрывы листвы мангровых деревьев, напоминавших великанский плющ — от самой поверхности воды и до высоты метров в десять; бледная зелень опадающих папоротников и чуть ли не фосфоресцирующая зелень некоторых мхов с длинными усами — и все это было увенчано, где-то в высоте, сереющей зеленью верхушек высоких деревьев.

Черная пирога, металлическая бочка с бензином и пятна наших одежд были здесь совершенно не к месту, во всяком случае, они были совершенно чужими на этом зеленом фоне.