Горянка

Достигнув в пути перевала,
Мы смотрим вперед с высоты…
Я рад, Асият, что не стала
«Османовой Асею» ты.

Во мглу погрузились нагорья,

Туман по ущельям клубя,
Ушла босиком ты, и вскоре
Подружки догнали тебя.

Догнали. Гурьбой обступили.

Сняла свои туфли Марин:
«Возьми. Мне другие купили,
Размер у нас вроде один».

Жакетом укрыв твои плечи,

Сказала Айша, в свой черед:
«Он теплый, из шерсти овечьей,
К тому же тебе он пойдет…»

Тебя от семьи отлучили,

Ушла ты из дома отца,
Но на стороне твоей были
Аульских подружек сердца.

Их чувства тебя согревали.

Уже позади перевал.
И ветер в бескрайние дали
Лететь тебе с ним предлагал.

А речка умчаться по склонам

Звала тебя с ней заодно…
Но вот уже в центре районном
Беседуешь ты в районе.

И под вечер в этом селенье,

Найдя у знакомых приют,
Перо обмакнув, заявленье
Ты стала писать в институт.

Лиловые сохли чернила,

Сливались с тревогой мечты.
В четырнадцать строк уместила
Свою биографию ты.

В таком родилася году, мол,

В таком-то, мол, в школу пошла.
А сколько я дум передумал,
Дней сколько провел у стола!

И с осени рыжей к апрелю,

Глянь, сколько я строк написал,
Но в них про одну лишь неделю
Я жизни твоей рассказал.

Была бы, конечно, ты рада

На почту тотчас поспешить,
Да две фотокарточки надо
К бумагам еще приложить.

И утром по улочке тесной

Дошла до второго угла
И тут фотографии местной
Шедевры увидеть смогла:

Вот скачки.

                 Лихой из Гуниба
Наездник, а чуть в стороне
Гафурова Абуталиба
Портрет, что запомнился мне.

Вчерашний лудильщик, он скуки

И часа не знал одного,
С набухшими жилами руки
Лежат на коленях его.

Подтянутый летчик в пилотке,

А вот вся семья, словно взвод, —
Старик поседелый в середке,
Со дней Шамиля он живет.

Доярка со знатной коровой,

С колхозной отарой чабан.
На белой подушке пуховой —
В чем мать родила — мальчуган.

Красавица с гордой осанкой,

С портфелем — ученый пострел,
Водитель такси — за баранкой,
На бочке верхом — винодел.

А рядом, поднявшая бубен,

На сцене артистка Муи.
Она исполняла здесь в клубе
Любимые песни свои.

По узенькой тропке кремнистой

Вершину, что в дымке видна,
Идут штурмовать альпинисты,
Меж ними горянка одна.

Молоденький киномеханик —

Любимого дела знаток.
Чуть выше — народный избранник:
Над сердцем багряный флажок.

Цовкринские канатоходцы.

Из Итля Кура, что здоров
И весит, как сам признается,
Без малого десять пудов.

На каждом мужчине папаха.

Доступно здесь чудо вполне:
Смотри-ка, вот агент соцстраха
На вздыбленном снялся коне…

Фотограф, хоть я и потрафил

В стихах тебе, глянь-ка вокруг:
Жизнь ярче любых фотографий,
Пойми меня правильно, друг.

А день разгорался погожий…

Перо мое, к делу быстрей!
Фотографа звали Сережей.
Вот Асю увидел Сергей.

Он, галстук поправив зачем-то,

Сказал: «Заходите. Прошу».
«Две карточки мне. К документам».
«Для вас что хотите. Прошу».

И вот ты застыла на стуле,

Назад отступил он на миг.
«Головку слегка перегнули.
Вот так. Улыбнитесь! Вот так!»

Побыв под накидкою черной

Согнувшимся, как старичок:
«Снимаю!» — сказал и проворно
Сиял желтый с трубы колпачок…

Увидел я снимки назавтра

И был огорчен как поэт.
Нет, это не Ася. Неправда!
Вот я нарисую портрет.

Взгляните: на этом портрете,

Как день, ее щеки белы,
Алей, чем восток на рассвете,
И, будто бы вечер, смуглы.

А брови — летящие птицы.

Такие встречал я порой
У женщин в казачьих станицах
И в селах над быстрой Курой.

Как мне, вам нисколько не странно,

И вы не смеетесь в усы,
Что родинку дочь Индостана
Рисует на лбу для красы.

Здесь должен я без промедленья

Сказать, что, темней, чем агат,
На левой щеке от рожденья
Есть родинка у Асият.

А стан ее тонок, как будто

У стройных черкесских невест.
А косы такие, что трудно
В один описать их присест.

Когда я на Асины косы

Гляжу, то, поверьте, друзья,
Мне кажется, будто с утеса
Два черных сбегают ручья.

Их утром, бывало, в ауле

Она расплетет у окна,
И словно полночного тюля
Окно заслоняет волна.

Всю жизнь бы, до смерти хотелось

Мне петь о глазах Асият.
В них робость, и нежность, и смелость.
Сражает сердца ее взгляд.

С днем каждым в горах хорошея,

Красавицей стала она.
И грудь, и улыбка, и шея
Достойны, клянусь, полотна.

О бедный фотограф, как многим,

Тебе не везет по сей день!
Ведь ты аппаратом треногим
Лишь снял ее облика тень.