Горящие огни

Но вслух не говорит ничего. Только еще ниже сгибается над своим ящиком, еще глубже вставляет в глаз лупу. Он слушает не человеческий крик, а звук часов. А те чувствуют, что разговор о них, и еще ласковее нашептывают ему на ухо. Когда часовщика особенно донимают попреками, он сгибается так, что, кажется, с головой уходит в темный ящик. Мелодичное тиканье заглушает все остальное. Старик только доволен, когда клиент приносит назад какое-нибудь его детище.

«Черт бы его побрал! Что он понимает в часах! Орет так, что их и не слышно».

Мастер выхватывает из рук толстяка часы и дует в механизм, удаляя кощунственную пыль. И ожившие часы заводят печальную песенку, рассказывают, как одиноко им в темном кармашке и как грубо новый хозяин заводит их, даже не пожелав спокойной ночи. Лишь бы они шли и шли без остановки…

Часовщик прячет их в ящик и успокаивает, он отдаст их не сразу. Найдет предлог.

— Ваши часы нуждаются в серьезной проверке!

Но вмешивается мама:

— Что происходит? Вы что, не можете починить их как следует? Новое дело!

— Зачем же так расстраиваться, Алта? Мы ничего не должны этому человеку. Он только и делает, что ломает свои часы. Ну так он получит другие, понадежнее, чтобы знать, который час.

У часовщика постоянно под рукой сменные часы, как почтовые лошади, готовые освободить от тяжкой участи драгоценных золотых собратьев.

У меня всегда было чувство, что только наш часовщик и умеет чинить по-настоящему.

И до сих пор я не доверяю никому другому.

Так и лежат мои часы здесь, в моем ящике, и некому вернуть их к жизни.

ЛОДКА

Каждый день мы с Абрашкой бегаем на мост смотреть, кто и что плывет по реке.

Что-нибудь да движется беспрерывно. Скользят плоты, переезжают с берега на берег лодки.

Сами волны не дают реке покоя. Катят и катят, нет им угомону. Гонят реку все дальше и дальше.

Вот бы хоть раз подхватили и меня!

— Эй, Башка, опять замечталась? — Брат пихает меня в бок. — Проснись! Гляди, видишь вон ту лодку? Она сейчас отчалит. В ней уже люди сидят. Ой, что это? Так и есть… это он. Вон и очки его блестят!

— Где? Кто?

— Ослепла, что ли? Ничего не видишь! Это же дядя Бере! Он каждый вечер едет домой на лодке. Бежим скорей, еще успеем его догнать и переплывем с ним вместе на тот берег!

— А лодка не может разбиться, как плот?

Мы бежим по мосту, спускаемся по деревянным ступенькам к самой воде.

Доски прогибаются под ногами. Внизу искрится мокрый песок. Последний прыжок. И вот она, река. Мне кажется, что мы уже на воде.

— Дядя! Дядя Бере!

Тяжелые дядины сапоги проминают скрипучий песок.

— А, это вы? Привет! Откуда вы взялись? Неужели гонялись вплавь за рыбками?

— Дядя, вы сейчас домой? — бормочет Абрашка.

— Пророк, да и только. Все видит насквозь. Ну и что, если домой?

Глаза его лукаво искрятся за очками.

— Ах вы сорванцы! По носу вижу: вам тоже хочется прокатиться! Ну Абрашка — я еще понимаю… но ты-то, Башенька, тебе не страшно?

Даже если бы и было страшно, я бы ни за что не призналась. Брат поднял бы меня на смех.

Все втроем спускаемся к причаленной лодке, влезаем на борта. Лодка качается. Кое-кто из пассажиров отодвигается. Но старый лодочник даже не смотрит на нас. У него борода и загорелое лицо.

Он хоть и еврей, но похож на настоящего крестьянина. Толстыми пальцами сворачивает самокрутку, слюнит ее и сплевывает в воду.

Мозолистым рукам его явно труднее справляться с тоненьким листиком бумаги, чем управлять лодкой.

Ни слова не говоря, он только все плюет и плюет, будто в реке не хватает воды.

Мы садимся лицом к остальным. Окунаем пальцы в воду, трогаем сложенные вдоль бортов весла.

Узловатые руки лодочника висят, как еще одна пара весел.

— Долго еще ждать будете, реб Юд? — спрашивает дядя. — Или собираетесь весь город в лодку усадить?

Старик в ответ молчит. Молчат и пассажиры. Я, словно онемев, гляжу на реку. Наконец лодочник поднимает голову и, насупясь, бормочет в курчавую бороду:

— Вас и так слишком много… Сядьте поплотнее…

Он оборачивается, плюет себе в ладони, берет одно весло и отталкивается от берега. Лодка сползает с мели и зависает на поверхности воды. Проворные струи обтекают ее со всех сторон. Дует свежий ветер, совсем как на море. Лодка пляшет на волнах, одни поддевают ее, другие расплескиваются вдребезги.

Кругом закипают водовороты, вспыхивают и гаснут солнечные блики на водяной ряби, будто рыбки поблескивают серебряными чешуйками.

Лодка качается, мы тесно прижались друг к другу, свесив головы и уставясь в воду — будто помогаем веслам взглядом. Я крепко вцепилась в дядин рукав. Мы плывем меж двух миров. Там, на берегу, было столько места. И вся эта огромная земля теперь смыкается с небом.

Ни голоса, ни звука. Даже Абрашка примолк. Все замерли. Только ходят вверх-вниз плечи гребца. Весла пролетают над поверхностью и с плеском опускаются в воду.

Течение увлекает лодку, словно тащит ее на цепи.

Вдали маячит другой берег…

Сижу завороженная зыбью.

Скорей на сушу, ступить на песок, пойти, побежать по твердой земле.

ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ