Горящие огни

— Побойся Бога, спятила ты, что ли? — говорила мама, строго глядя на меня. — Опять про коньки? Где это видано, чтобы девочки катались на коньках? Фу, просто неприлично. — Я глотала подступавшие к горлу слезы, а мама продолжала: — Не ожидала от тебя, Башутка! Ты уже большая, ходишь в школу. Что там скажут?

— Абрашка тоже учится, а целыми днями катается.

— При чем тут Абрашка? Какое может быть сравнение? Кто он такой? Мальчишка, пострел, пустая голова. Нашла с кого брать пример! Тебе и думать об этом стыдно! Иди-ка повтори уроки!

— Да я уже наизусть все знаю.

Огорченная, я шла прочь.

Но прошел год, и я снова взялась за свое.

— Как?! Снова коньки? Я тебе дам коньки! Раз и навсегда выкинь это из головы, понятно?

— Мама, но в этом году все мои подруги катаются на коньках.

— Какие подруги? Не упрямься! Ты и так-то на каждом шагу спотыкаешься, не хватало еще, чтоб голову и ноги посреди улицы переломала!

— Но, мама, есть же настоящий каток!

— Нынче с этими детьми совсем сладу нет! Каток! Еще чего! И слышать об этом не хочу. Кататься вместе со всякой шпаной, взбредет же такое в голову!

И все же я добилась своего. Мама сдалась. Мне купили пару блестящих коньков. Таких, что глаз не отвести!

Назывались они «Снежные сирены». От острой стали веяло холодком. Лезвия на ощупь как лед и отполированы, словно зеркало.

Абрашка завидует.

— Поломаешь лодыжки! Видала, какие задранные концы? — каркает он.

Это не то что его единственный ржавый конек!

Честно говоря, голова у меня кружится заранее, как же сохранить равновесие на льду?

Я помчалась к сапожнику.

— Лейзер, вот у меня коньки. А вот ключ, их надо привинтить к ботинкам.

Старый сапожник поднимает взъерошенную голову, выплевывает деревянные гвозди и долго разглядывает меня поверх очков:

— А мама знает? Ты же подметки испортишь!

— Знает, конечно!

Сапожник пожимает плечами:

— Ну, давай ботинки!

Ботинки надеваются на колодку, где только что был сапог. Сапожник протыкает подметки, вставляет винт в каждую дырку, и вот коньки привинчены.

Абрашка продолжает меня дергать — надеется, что я с перепугу заброшу коньки и они достанутся ему.

— У тебя слишком большая нога, они на тебя все равно не налезут, говорю я. — Но поди попроси у мамы пять копеек на каток, и я дам тебе прокатиться кружок.

— Почему это я должен просить? Тебя же балуют, тебе коньки купили.

— У, вредина…

Я злюсь и убегаю в магазин. Мама занята. Что за надоедливые покупатели! И когда, наконец, они уйдут? Ушли. Теперь мама раскладывает по местам все, что им показывала. Она нервничает, видно, еще не остыла от бурного торга. Стоит ли сейчас к ней подступаться? Но потом явится новый покупатель.

Я хожу кругами вокруг высокого маминого стула.

— Что ты тянешь меня за подол? Что ты ко мне прицелилась? Зачем пришла? Видишь, я занята!

— Мама… я хотела… это стоит всего пять копеек только разок… Произнести слово «каток» я боюсь. Может, оно само как-нибудь скользнет маме в уши. Теперь, когда у меня есть коньки… во дворе они могут сломаться…

Мама вскидывается, будто у нее над головой выстрелили из ружья.

— Коньки, коньки! Опять ты со своими глупостями! Какое мне дело, сломаются они или нет! Ноги твои скорее сломаются! Ну так что?

Я стараюсь не упустить момент:

— На катке, мамочка, не сломаются. Там коньки сами едут.

— Она меня с ума сведет! Вчера коньки, сегодня каток, а завтра что ты выдумаешь?

Ну что еще сказать? Как уломать ее? Я остаюсь стоять за спинкой стула.

И чего она боится? Сапожник так хорошо прикрепил коньки, а каток такой гладкий! Там не то что во дворе… Но попробуй, скажи это маме!

А тут еще входит покупатель. Ну, значит, на сегодня — прощай, каток! Увидев нового клиента, мама отталкивает меня рукой:

— Иди, не раздражай меня. Мне некогда! — И вдруг добавляет, обращаясь к кассирше: — Дай ей пять копеек, и покончим с этим.

Только бы мама не передумала! Я хватаю коньки и скорей к реке. Бегу, лечу, не чуя под собой ног. Мимо проносятся дома и улицы. И наконец, разгоряченная, останавливаюсь на берегу.

Поперек огромного белого полотна тянется твердая, укатанная дорога, по ней едут запряженные лошадьми сани, телеги, движутся с одного берега к другому черные пятнышки — люди.

Я осторожно ступаю на лед, но тут же взрывается и подстегивает меня музыка.

«Сюда! сюда!» — зовут раскатистые барабаны, и я, задыхаясь, несусь туда, на каток.

Его окружает частая древесная изгородь невысоких задумчивых елочек, с трудом удерживающих заледеневшие растопыренные ветки.

Сверху болтаются подвешенные на проволоке разноцветные бумажные фонарики, без умолку играет музыка. Плавно, как в бальном зале, скользят танцующей пары.

Я завороженно подхожу к воротам. На ветвях ближайших деревьев свесившись сидят мальчишки, с завистью оглядывают и поддразнивают каждого входящего. Меня встречают свистом.

— Глянь, эта коньки притащила, а сама на них и стоять не умеет!

Написано это на мне, что ли? Куда деваться? И дом далеко — не спрячешься.

Не так страшен сияющий лед, как улюлюканье мальчишек.

— А ну, вон отсюда!