Горящий лабиринт

— Этот аккорд, — сказал он. — Тот, что заставил Вах-Ваха верещать. Хочу научиться ему.

Я поднялся. Медленно, чтобы не напугать его ещё больше.

— Знание минорного секстаккорда с тритоном от ноты до — это огромная ответственность. Но да, я могу показать тебе.

— И ты, — он взглянул на Пайпер. — То, как ты пела. Ты можешь научить меня?

Кисть Пайпер соскользнула с рукояти.

— Я… Я думаю, что могу попытаться, но…

— Тогда мы должны уходить сейчас же! — сказал Крест. — Они уже поймали ваших друзей!

— Что? — Пайпер вскочила на ноги. — Ты уверен?

— Пугающая девочка. Парень с молниями. Да.

Я проглотил комок отчаяния. Крест дал безупречное описание Мэг и Джейсона.

— Где? — спросил я. — У кого они?

— У него, — сказал Крест. — Императора. Его люди скоро будут здесь. Мы должны бежать! Стать бродячими музыкантами!

При других обстоятельствах я бы счел это прекрасным советом, но не теперь, когда наши друзья были пойманы. Я завернул императорские сандалии и сунул их на дно своего колчана.

— Ты можешь отвести нас к нашим друзьям?

— Нет! — взвыл Крест. — Ты умрёшь! Колдунья…

Почему Крест не услышал врагов, подкравшихся к нему сзади? Возможно, от молний Джейсона у него все еще звенело в ушах. Может быть, он отвлекся, слишком сфокусировавшись на нас, чтобы защищать собственный тыл.

Что бы ни было причиной, Крест пролетел вперед, врезавшись лицом в коробку с крылатыми сандалиями. Он рухнул на ковёр, и высвободившаяся летающая обувь забарабанила по его голове. На его спине блестели две глубоко отпечатавшихся вмятины в форме лошадиных копыт.

В дверях стоял величественный белый жеребец, чья голова почти задевала притолоку. Внезапно я понял, почему на яхтах императора были такие высокие потолки, широкие коридоры и двери: они были спроектированы под стать его коню.

— Инцитат, — сказал я.

Он встретил мой взгляд так, как ни одна лошадь не смогла бы — его большие карие глаза сверкали злобным разумным блеском.

— Аполлон.

Пайпер выглядела ошеломленной, как человек, обнаруживший говорящую лошадь на яхте с башмаками.

Она начала:

— Что за?..

Инцитат атаковал. Он перескочил прямо через кофейный столик и боднул её, ударив о стену с тошнотворным хрустом. Пайпер упала на ковёр.

Я бросился к ней, но конь отшвырнул меня прочь, и я приземлился на ближайший диван.

— Ну что же.

Инцитат оценил ущерб: опрокинутые пьедесталы и разбитый кофейный столик; разбитые бутылки с экзотической водой, впитывающейся в ковёр; Крест, стонущий на полу и всё ещё пинаемый сандалиями; неподвижная Пайпер с кровью из носа; и я, сидящий на диване, держащийся за свои ушибленные ребра.

— Сожалею, что моё вторжение помешало вашему вторжению, — сказал он. — Понимаешь, я должен был быстро вырубить девчонку. Не люблю чарующую речь.

Его голос был таким же, каким я его слышал, когда прятался в мусорном баке за «Милитари-манией Макрона» — низким и усталым, с оттенком раздражения, словно он видел все глупости, какие только могут натворить двуногие.

Я в ужасе уставился на Пайпер. Казалось, она не дышала. Я вспомнил слова Сивиллы… Особенно ужасное слово, начинающееся на «с».

— Ты… ты убил её, — запинаясь, выдавил я.

— Убил? — Инцитат обнюхал грудь Пайпер. — Нет. Пока нет, но уже скоро. А теперь пошли. Император желает видеть тебя.

Глава 30

Будь навек моим

Любовь нас соединит

Или клей, тож норм

НЕКОТОРЫЕ из моих лучших друзей — волшебные лошади.

Арион, самый быстроногий жеребец в мире, — мой двоюродный брат, хотя и редко приходит на семейные ужины. Знаменитый крылатый Пегас — тоже мой брат, только, кажется, троюродный. Его мама была горгоной, и я не совсем понимаю, как это получилось. И, конечно, мои любимцы — солнечные кони (хотя, к счастью, никто из них не умеет разговаривать).

Но Инцитат?

Он мне не особенно нравился.

Он был прекрасным животным — крупный, сильный, с сияющей, как освещенное солнцем облако, шерстью. Его шёлковый на вид белый хвост покачивался сзади, словно бросая вызов любым мухам, полубогам и иным вредителям: «Попробуйте подойти ко мне сзади». Ни поводьев, ни седла на нём не было, но подковы на его копытах сияли золотом.

Его величавость вдавливала меня в землю. От пресыщенности в его голосе я ощутил себя ничтожным и крохотным. Но больше всего я ненавидел его глаза. У лошадей не должно быть такого холодного и разумного взгляда.

— Забирайся, — сказал он. — Мой мальчик ждёт.

— Твой мальчик?

Он обнажил свои белые, словно мрамор, зубы.

— Ты знаешь, о ком я. Большой К. Калигула. Новое Солнце, которое слопает тебя на завтрак.

Я ещё сильнее вжался в диванные подушки. Мое сердце бешено колотилось. Я уже видел, каким быстрым может быть Инцитат, и невысоко оценивал свои шансы в нашем единоборстве. Я бы не успел даже выпустить стрелу или провести пальцами по струнам прежде, чем он лягнул бы меня в лицо.

Тут бы и случиться приливу божественной силы, чтобы я смог выбросить коня в окно. Увы, ничего подобного я не ощутил.