ГориславаПовести

Нюша дожевала пирожок, запила холодной водицей и сказала подруге:

— Эх, Славушка — добрая головушка, отыскала бы ты такую траву, чтобы старика моего излечить. Ведь где-то растет она на земле. В других, может, странах.

— Болесть у Саввы давношняя, с военного времени. От нее и психлечебница отступилась, осилить не может. А травка, поди, есть, как не быть. Попил бы отварчику, и он снял тихую одурь. Да где ее сыщешь? Земля-родиха все для человека и зверя запасла, да не сказывает, где что припрятано. У меня травник толстенький был, еще при Петре-государе Великом напечатанный. В войну за сапоги кирзовые обменять пришлось. Приступился с просьбой капитан пароходный: продай да продай. Сапоги чуток стоптанные были, и дырка на голенище имелась. Помнится, в травнике том старинном говорилось о растении, которое тихое одурение лечит.

— Неужто врачи городские не знают?

— Все, Нюшенька, знать никому не дано. Помножь наши жизни на пять, прибавь существованию еще несколько веков, а не вычерпаешь всю мудрость. Колодец бездонный. Ты туда только погляди — бабушка ткнула пальцем в небесный голубой просвет — вот где тайна за семью печатями. Кто солнушко к земле подвел? Кто землю к нему подвинул? Учили нас: мир богом сотворен. Сумление великое берет. Я во всесоздателя не верю. По его ли воле из орешка кедр могучий вздыбается? Из пушинки — тополь. Из зернышка — колос. От рысихи рысенок появляется. Тут матушка-природа сама знает, с чего начать и чем кончить. Она по своему древнему закону правит. Матерью зовут ее не зря. Родиха — одним словом. Посмотришь на небо — от звезды до звезды шажок. Лектор заезжий сказывал: верст небесных не счесть. Тайна всевышняя даже Юре Гагарину не открылась. А высоконько взлетел, по космосу прогулялся… Вот так, Нюшенька, живем-живем, колотимся-колотимся на земле и уйдем, не знамши, зачем на белый свет приходили. Скоренько жизнь прокатилась — куском масла по горячей сковороде. Не успевали лета считать. Мудра природа — ничего не скажешь. Весна свой порядок заводит. Зима свой. Вчера молодушками были. Сегодня в старух обернулись. Не фокус ли это? Время его ловко показало, и разгад не узнаешь…

— Ты, подружка, не студи голову тяжелыми думками. Еще с девок такая раздумистая. Другие бабоньки хлеб жнут, мужиков жмут, и мозги у них не набекрень. Нам не дано за бога домысливать. У него сельсовет большой. — Нюша постучала по своему темечку. — Ты, Славушка, всегда неверихой была. Твое солнушко даже Христа затмило.

— Да не будь его, — бабушка кивнула светилу, — какие бы Иисусы могли на свет появиться?

Давний спор подруг о разных верах обычно прерывался скоро. Меня они никогда не брали в посредники. Каждая имела стойкую, пронзительную веру в своего спасителя.

Местами ручей был почти полностью скрыт в зарослях череды и травы-резуна. От воды, от ближних кустов начинало тянуть сыростью. Налетели тучи, упрятали солнце. Лес стал сумрачным, настороженным. Реже и тише доносились голоса птиц. В темнеющей глубине ельника зычно и властно прокричал филин. Над лесом заходили дождевые тучи. Над нами тучами вилось докучливое комарье.

Резкое превращение дня в вечер навело угрюмость на деревья, кусты и грибные поляны. Ветер перестал быть игривым, ласковым. Он прыгал с кроны на крону, приводил в трепет молодой осинник, пригибал продолговатые веера густых папоротников.

Мы отправились домой. Не успели отойти от ручья шагов двести — крупные запальчивые капли испятнали нашу одежду. Дождины дробились о прогретые листья и хвою — над ними курился легкий, раздуваемый ветром парок. Птицы умолкли. Только тягуче пел ветер, и в его однообразный мотив встревал бойкий шорох неожиданного дождя. Мы не стали искать от него спасения под разлапистой елью. Нюша шагала второй, бубнила в спину проводницы:

— Зачем дурно Христа помянула? Наслал мокрую бурю. Сейчас от большой обиды старое дерево на нас уронит.

— Не боись. Нам не от тайги погибель придет — от дряхлости. А мокру как не быть — сухмень неделю стояла. Дожжик нужный — травы на лугах подтянет. Ведь за косы скоро браться.

— Ох, не говори о сене — силов все мене. Бывало, гонишь прокос — грудь внатяжку. Верилось — весь луг насквозь без отдыху пройдешь и небо литовкой зацепишь. Муженек в силах был, косой махал, будто саженью луг мерял. Кошенина густая, прокосище — корову поперек ставь. Сейчас повдоль прокоса еле-еле уместится.

— Да-да-да-да-да, — поддакивал бойкий дождь, обрушиваясь на нас в прогалины между ветвей.

Нюша показала дождю язык, произнесла дразняще:

— Б-б-е-е. Не сахарные — не размочишь.

На подходе к деревенской поскотине встретил нас Тереша, держа на сгибе левой руки брезентовые плащи. Он нежно накрыл дождевиком Гориславу, передал брезентушки нам. Трогательная забота старичка привела всех в умиление. Жена сияла счастливым мокрым лицом: на нем нельзя было различить, где дождинки, а где слезинки.