ГориславаПовести

До вечера сыпали тучи дождевую зернь. Небо на западе начинало наливаться матовым свечением. Вскоре из цепких объятий туч вырвалось омытое солнце. Сырые деревья и травы засверкали переливчатыми огнями. Все трепетало и радовалось свету.

Мрачноватая в ненастье, Горислава вмиг преобразилась. Мы вышли на васюганский ярок. Остановились, очарованные потоками золотого ливня. Бабушка поправила на голове завязанный шалашиком платок, упрятала с висков серебро гладких волос. Помолившись на закат, торжественным голосом изрекла:

— Да святится имя твое, Солнушко! Да не прийдут больше на землю во веки веков войны мерзкие!..

Любо слушать ее необычные молитвы. Яркие лучи словно манили, притягивали к себе эту мудрую земную мать. Пройдя долгий путь, не обессиленные, лучи твердо знали, во имя кого и чего свершен великий переход.

Сильный ветер разметал последние армады туч. Солнце пыталось воспламенить реку: красным и розовым горели неровные гребни волн.

Все сеноставное время прожил я в крохотной деревушке в три живых двора. Маленьким миром мы косили густую траву для овец и единственной Нюшиной коровы. По-прежнему над Авдотьевкой, рекой, поймой раздавался временами всполошный вертолетный гул: летчики привыкли ходить знакомым воздушным коридором, пролегающим над похеренным сельбищем.

Река неохотно пропускала в верховье груженые суда и желанно выпускала их, бегущих порожняком.

Пять лет спустя вновь довелось мне проезжать по дорогим, с детства знакомым местам. С душевным трепетом ждал появления за поворотом Авдотьевки. Вот и знакомый плес подставил самоходке широкую ладонь, но я не увидел впереди истерзанной временем деревушки. От кладбища, весело голубеющего оградками, тянулись в глубь леса серебряные электрические опоры. Сверкали гирлянды и провисшие провода.

Попросил капитана самоходки сделать короткую остановку. Вышел на берег, увидел широкое грубо вспаханное поле. Кое-где между серо-черных борозд земли торчали обугленные головешки. Ветер крутил воронками золу — бедный прах сожженного сельбища.

Представил, где стояли школа, клуб, колхозная контора, избенка Мавры-отшельницы. Будто воочию увидел на черной земле невменяемого Савву с выдергой в руке. Стоит в белых подштанниках и напористо колотит в гудящее било — созывает на артельный труд разъехавшихся по белому свету мужиков.

Тереша писал мне: Савва умер в райцентре. Перед смертью, в бреду задавал Нюше вопросы, вечно мучавшие полевода: жнейки готовы? есть головня в пшенице? суслоны ветер не расшвырял? звено на работу вышло?

Мавра, так и не дождавшись сынку Витеньку, уехала в Пермю, к сестре, набив мешок древнепечатными книгами.

Увидел словно наяву бабушку Гориславу. Стоит на береговом взгорке смотрит на ясный закат и, перекрестясь, произносит молитву молитв:

— Да святится имя твое, Солнушко! Да не прийдут больше на землю во веки веков войны мерзкие!..

По неровной пахоте медленно иду к кладбищу.

При установке береговой опоры потеснили немного жилплощадь переселенцев. Бульдозер снес оградки и кресты, смешал с землей и вырванными кустами. На повергнутом восьмиконечном староверческом кресте грелась пятнистая гадюка. Возле могилок валялись пустые банки из-под краски и малярная кисть. Какую оградку последней подкрашивала Мавра-отшельница?

Неподалеку от стойких ног электрической опоры страшно и немо зияла пустотой выкопанная загодя могилка. В нее мог лечь любой из последних пяти жителей Авдотьевки. Но они съехали с бросовой земли, оставив незанятой резервную могилку.

На кладбище со всех сторон напористо надвигались кусты и густущая трава. Отдельные стебли живучего кипрея успели подобраться к крестам, оплели их, тянулись между арматурных прутьев голубых и зеленых оградок.

Неподалеку от кладбища горячо полыхал рубиновый куст раскидистой бузины: неумолимое время зажгло вечный жертвенный огонь в память по всем усопшим нарымчанам и порушенным сельбищам.

Томск — Пицунда

1986–1987 гг.

БАГРОВЫЙ ЗАКАТ [1]

1

Перед войной Дектяревка раздалась вширь, потеснив таежную сторону. Восемь лет назад нагнали сюда раскулаченных. Поскотину под застройку им не отдали: повоюйте с лесом, покорчуйте пни, расчистите завалы. От сосновых срубов посветлела деревня. Игольчиковы возвели многооконный пятистенок. Пяти послессыльных лет хватило им, чтобы возродить зажиточное хозяйство. В надворных постройках слышались мычанье, блеянье и хрюканье. Крепкоскулый, приземистый Парфен привез с Алтая упрятанные под пимную заплатку деньги, потихоньку пускал на обзаведение хозяйства. Хотел сторговать в соседней деревне лошадь — побаивался, что и здесь навлечет на себя немилость властей. Пожалуй, вновь тряхнут двор, спросят, отчего так скоро поднялся на ноги и припеваючи живешь.