Горит ли Париж?

Теперь, оставшись один в купе, Хольтиц думал об этом молодом офицере. Его искренние слова приносили даже какое-то облегчение. После этого дня, проведенного в Растенбурге, казалось невероятным что кто-то вообще может завидовать ему, его назначению в Париж. Во второй половине дня его вызвали в кабинет начальника генерального штаба генерал-оберста Альфреда Йодля. Йодль вручил ему состоящий из пяти пунктов приказ о назначении в Париж. В приказе подтверждалось то, что уже сказал ему Гитлер. Он отправлялся в Париж с полномочиями, которые еще никогда не давались ни одному из нацистских генералов, будь то в Париже или любом другом городе рейха. Он отправлялся туда как командующий осажденной крепостью. По словам Йодля, это был всего лишь первый из тех приказов, которые намеревался издать ОКВ. Наступали решающие дни, и в Париже от него потребуется многое.

Сидя в сгущающейся темноте купе, Хольтиц начал смутно догадываться, чего ОКВ мог потребовать от него после приезда в Париж. Закралось подозрение, что его попросят обессмертить свое имя, стерев с лица земли город, насчитывающий три с половиной миллиона жителей. Хольтиц в задумчивости смотрел на растенбургский лес, медленно проплывавший за окнами поезда. Вскоре опустится ночь и поезд повернет на юго-запад, преодолевая долгий путь до Берлина через плоские и унылые поля Пруссии.

В меланхоличной тишине наблюдая за проплывающими мимо призрачными елями Растенбурга, Хольтиц почувствовал, что над его головой сгущаются черные тучи. Он прибыл сюда в поисках надежды. Уезжал — потрясенный, с дурными предчувствиями в отношении полученного задания. Он дотянулся до кителя и достал сигару. Генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель дал ему ее за обедом. Не спеша откусил кончик сигары и порылся в карманах в поисках спичек. Их не оказалось. Тогда он встал, открыл дверь купе и выглянул в коридор. Через два купе он увидел человека, курившего сигару, прислонившись к открытому окну. Хольтиц подошел к нему. Он узнал седеющие виски и красно-черно-белую эмблему рейхслейтера СС на лацкане кителя. Он сидел рядом с этим человеком за обедом. Его звали Роберт Лей.

Лей любезно дал Хольтицу прикурить. Завязался разговор. Между короткими затяжками Хольтиц поведал Лею о том, что утром у него состоялась первая в жизни встреча с фюрером, и о своем назначении в Париж. Лей поздравил его. Он был в хорошем настроении. Вспомнил свои поездки в Париж во время войны. Увы, сказал он Хольтицу, это уже будет совсем не тот город. Париж сейчас, по его словам, нуждался в сильной руке боевого офицера.

Заметив, что Хольтиц не в настроении, Лей предложил выпить. Официант ОКВ, пояснил он, дал ему бутылку довоенного «бордо». Лей полагал, что самой большой удачей было бы разделить ее с новым командующим Большого Парижа.

Лей принес бутылку в купе Хольтица. Они выпили за удачу Хольтица и за фюрера. Затем Лей признался, что тоже виделся с Гитлером. Темой его беседы с фюрером был проект нового закона, который Лей сам составил. После некоторой доработки закон был окончательно одобрен фюрером. Он будет обнародован в Берлине через несколько дней.

Закон этот, пояснил он Хольтицу, назывался «О задержании и аресте родственников».

Лей, говоривший с ганноверским акцентом, разъяснил Хольтицу его суть. Закон призван послужить Германии в особо тяжелые времена, которые для нее наступали. Как им обоим известно, для того чтобы выиграть войну, рейх нуждался в неизменной преданности своих солдат. Закон этот был вызван к жизни тем печальным фактом, что некоторые из генералов Германии недавно изменили ей. Одни сдались, другие оказались неспособными выполнить поставленные перед ними задачи. Против фюрера, напомнил он, был организован заговор.

Закон о родственниках не допустит подобного впредь. Родственники немецких генералов отныне будут нести ответственность за промахи генералов. В каком-то смысле они станут заложниками государства, гарантами хорошего поведения генералов.

Глубоко затянувшись сигарой, Лей признал, что эта мера чрезвычайная. К несчастью, продолжал он, чтобы закон был действенным, его положения должны быть жесткими. В тех случаях, когда промахи какого-либо генерала окажутся серьезными, а он избежит германского правосудия, сдавшись в плен, закон предусматривает смертную казнь для членов его семьи.

После слов Лея наступила тишина. Хольтиц вдруг почувствовал тошноту. Он уставился на капли «бордо», оставшиеся в стакане, и не мог вымолвить ни слова. Наконец, запинаясь, выдавил из себя, что подобная практика означает для Германии возврат к средневековью.

«Да, возможно», — сказал Лей, медленно вдавливая сигару в стоящую между ними пепельницу. Затем он вновь повторил фразу, которую уже произносил несколько раз: «Это исключительные обстоятельства».