Горицвет

из него мок, к себе перенес, чтобы помягче сдать было.

А пока устраивался на новом месте, есть захотел.

Сбегал, поймал куропатку, принес, съел. Поспал, за сусликом сбегал. Принес, съел. И так каждый день: приносит что нибудь к себе и ест.

А однажды прибегает с охоты, смотрит, а уж в дупле не то что прилечь, присесть негде: все костями разными завалено, перьями замусорено. Как жить в таком беспорядке?

И сказал самому себе Соболь:

   — Надо другое дупло поискать.

Поискал, нашел: чистенькое, уютное — живи да радуйся. Да только недолго радовался Соболь. Пожил немного, смотрит: опять спать негде — кости да перья, да мусор всякий. Другое дупло искать надо.

Поискал, нашел. Дупел в лесу много, выбирай любое и живи. Пожил Соболь, глядит — опять грязно у него, ступить некуда.

   — И что это, — говорит Соболь, — за напасть такая: ищи и ищи. И вот ведь как получается: найдешь— чисто, поживешь, приглядишься — грязно. Отчего так?

Подумал. Все продумал. Сказал:

   — Наверное, оттого, что приглядишься.

И пошел искать себе новое дупло.

У КОГО РЫЖИК ТРУСОСТИ УЧИЛСЯ

. Под крылечком у Шумки родился щенок. Назвал его дед Назар Рыжиком. Когда стал подрастать он, начала его учить Шумка,

- Будь, Рыжик, смелым. Никого не бойся.. И лай громче, чтобы все слышали, что ты, лаешь.

   — Хорошо, — сказал Рыжик.

А в это время пришла к дедушке Назару бабушка Агафья. Шумка залаяла на нее, а бабушка показала ей костыль :

   — А это ты видела?

Шумка упряталась под крыльцо и забилась в дальний угол. И туда же, в дальний угол, приполз и спрятался Рыжик;

Прошла бабушка Агафья, облаяла ее Шумка вслед и стала опять учить Рыжика:

   — Запомни, Рыжик, собака без смелости — волк без зубов: глаза горят а укусить нечем. Тебя для

чего у дома посадили? Чтобы ты караулил его.

И вдруг пришел гость непрошеный, а ты спрятался, струсил. Разве это хорошо?

   — Нехорошо, — сказал Рыжик.

А в это время дедушка Григорий мимо шел. Хотела было залаять на него Шумка, а он как цыкнул на нее, так она и забилась под крыльцо сразу, в самый дальний угол. И Рыжик к ней туда приполз, тоже спрятался.

Прошел дедушка Григорий. Полаяла на него Шумка из-под крыльца и опять начала учить Рыжика:

   — Никого не бойся. В нашей деревне некого бояться: здесь все свои. Будешь смелым, будут тебя хвалить все: смелых у нас любят.

   — Я буду смелым, — сказал Рыжик и почесал лапой за ухом.

Вместе с Шумкой сидел Рыжик по целым дням у крылечка. Вместе с ней бежал прятаться, когда кто-нибудь приходил во двор. Вместе лаял из дальнего темного угла — рос. И вырос. Сам стал двор караулить.

Ходит, смелостью перед курами хвастается, а чуть появится кто во дворе, юркнет под крыльцо и лает оттуда. Громко лает, на всю деревню, а высунуться боится:

   — Еще, — говорит, — по морде дадут.

И смеются над ним куры:

   — Трус!.. Трус!..

И собаки смеются. А Шумка ходит по селу и удивляется :

   — Ив кого он у меня вырос таким? Я ж его смелости учила. Не впрок, видать, ему моя наука пошла.

РАДОСТЬ ШАКАЛА

В камышах на озере рос Шакал. Жадным рос и жадным вырос. Все греб к себе, прятал, жену учитывал во всем, попрекал : то долго спит она, постель мнет, то ест много — сразу за двоих.

   — Мне и надо много, — оправдывалась жена, — сын у меня грудничок. Не поем я, как следует, и молока у меня не будет, чтобы кормить его.

   — Будет, — скалил Шакал белые зубы, — ты у меня в теле. Тебя не на одного,/ на десятерых сыновей хватит. А лишняя еда —баловством зовется, так-то.

Жена терпела. Молчала. Худела. Кожа да кости остались. Идет, бывало, и ветром ее качает. А Шакал

все меньше и меньше еды давал ей. И не вытерпела она однажды, заплакала:

   — Слабею я, — говорит, — хожу еле.

   — Ничего, — успокоил ее Шакал, — скоро сына отделим, одним лишним ртом у нас меньше станет, наешься тогда. Потерпи.

И она опять терпела. Из последних сил тянулась, пока сына на ноги ставила. Вырастила. Стал Шакал готовить свадьбу ему. Как представил, сколько израсходовать придется, совсем от жадности голову потерял. Сам высох и жену высушил. Только и слышно было, как он покрикивает на нее да попрекает:

   — И чего ты все жуешь и жуешь? И как в тебе столько еды помещается.

   — Да ведь хочется. Изголодалась я, — начнет она, бывало, жаловаться, а он прицыкнет на нее, зубами для острастки прискрипнет. Скажет:

   — Мне разве не хочется? Да я креплюсь. Соберутся гости на свадьбу, чем я их угощать буду? Ты об этом подумала? Конечно, зачем тебе думать. С тебя спрос маленький: не ты — я хозяин, обо мне и говорить потом будут — не угостил.

А за неделю до свадьбы сказал Шакал жене своей:

   — Ну, жена, в воскресенье отделим сына, и конец нашим мукам. Только ты уж эту неделю не ешь совсем, поэкономить нужно немножко. В воскресенье за все сразу и наешься.

А жена его уж так обессилела, что и слова сказать

не может. Только глядит на него поблекшими глазами да вздыхает тяжело.

Быстро в хлопотах для Шакала пролетела неделя. Собрались к нему гости. Усадил он за стол их, ложки раздавать начал. Всем раздал, к жене повернулся.

   — А тебе, — говорит, — жена, не хватило ложки. Но ты — хозяйка, ты и так посидишь.