Горицвет

И выжал. Стал медвежонок бояться всего: и сделать что-нибудь боится, и не сделать боится — вдруг не так сделаешь, и надает брат опять затрещин. Старался уж ни за что не браться, ждал, когда брат подскажет.

Робким медвежонок рос, робким вырос. Ступить боится, все с оглядкой. Захочется что-нибудь хорошее сделать, но тут же подумает: «А вдруг не так сделаю, кто-нибудь поругает...»

И не делает совсем.

Смеются над ним в лесу. А медведь Тяжелая Лапа, теперь он уже медведем стал, говорит:

   — Охо-хо! И в кого он мямлей вырос таким? Вроде и не медведь совсем.

В затылке чешет, головой большой покачивает, говорит уверенно:

   — Знать, мало я его в детстве бил. Не добил, значит. Оттого и вырос он у меня таким недотепой.

ХОДИЛ В ЛЕС И ФЕДОТКА

Предложил как-то вечером пес Вертихвост щенку Федотке в лес поутру сходить, за зайцами побегать, косточки подразмять. В лес Федотка всегда идти готов, но ведь в лесу, говорят, живут волки. Придешь зайцев гонять, а там, глядишь, за тобой гоняться начнут.

Страшно Федотке в лес идти и не идти нельзя: больно Вертихвост трусов не любит. Лучше, говорит, умереть геройской смертью, чем жить и дрожать.

И потому сказал Федотка;

— С тобой, Вертихвост, хоть в лес, хоть за лес, хоть куда.

И как только зажглись звезды на небе и по Федоткиным расчетам должны были проснуться волки в лесу, сел Федотка у конуры и давай лаять в сторону леса. Прибегает к нему Вертихвост, спрашивает:

   — Ты чего, Федотка, лаешь? Нет же никого.

А Федотка ему и отвечает:

   — Волков пугаю. Услышат они — лаю я, попрячутся в норы. Пойдем мы завтра в лес, а они, все еще перепуганные, в норах сидеть будут и не помешают нам зайцев гонять.

   — Ловко придумал ты, — похвалил Вертихвост и ушел к себе, а Федотка у конуры остался. Сидел лаял в сторону леса, до утра лаял, а утром зашел за ним Вертихвост, и отправились они в лес.

Пока бежали по степи, держался Федотка рядом с Вертихвостом, а как пришли в лес, отставать начал.

— Боишься? — спросил его Вертихвост.

   — Нет, — отвечает Федотка.

   — А чего же хвост поджимаешь?

   — Привычка такая.

   — Дурная привычка, а от дурных привычек отвыкать надо, — сказал Вертихвост и добавил: — С меня пример бери. Я свой хвост, как конь, по ветру пускаю.

И побежали они дальше. Вертихвост — впереди, Федотка — сзади. Бежит, подпрыгивает, ушами взма- тывает, делает вид, что торопится, а сам все отстает и отстает. Спросил его опять Вертихвост:

   — Боишься?

   — Нет, — отвечает Федотка.

   — А чего ж отстаешь тогда?

   — Присматриваюсь: куда Волк будет прятаться, если вдруг встретится с нами?

Приостановился Вертихвост.

   — Да откуда же Волку взяться, ты же всех вчера напугал до смерти. Всю ночь лаял.

   — А вдруг какой ненапуганный остался и выйдет нам навстречу?

   — Ну и пусть выходит. А скулить-то зачем?

   — Для хитрости: услышит он — щенок скулит — и скажет: «Кабы настоящая собака была, а то — щенок, чего в нем». И не выйдет. И пусть себе в норе сидит, а то мы еще что-нибудь с ним сделаем, ему же хуже будет.

   — Так, — сказал Вертихвост. — Ну, а если все-та- ки встретится Волк и спросит тебя: «Зачем ты, Федотка, в лес пришел?» Что ты ему на это скажешь?

— Правду скажу. Я врать не умею. Скажу, что ты меня сманил. Сам бы я ни за что не догадался в лес прийти. Я всегда правду в глаза говорю.

Говорил так Федотка, смотрел на Вертихвоста и думал: «Ну, будь что будет». А ничего и не было. Просто прогнал его Вертихвост из лесу, а сам дальше побежал, зайца искать.

Трусов, даже таких, которые правду в глаза говорят, Вертихвост терпеть не мог.

ГЛАЗА БАБУШКИ АГАФЬИ

Сидел котенок на лавке, вертел головкой и никак понять не мог, чем это так вкусно пахнет. А потом догадался: сливками. Бабушка Агафья кринку со сливками на лавку поставила, пока он спал. Принюхивался котенок, глазки жмурил — душистые какие, так бы и выхлебал все, что есть.

Выхлебать можно, чего тут мудреного? Придвинулся поближе и сиди лакай, пока донышко не покажется. Но как это сделать, чтобы бабушка не увидела да за ухо не взяла. Вон она сидит у окошка, носок старый распускает.

Эх, была бы сейчас ночь! Ночью бабушка спит. Да и темно ночью. Попробуй разгляди в темноте, кто там к кринке крадется, а сейчас вон как хорошо все видно: день, солнышко светит. Эх, и зачем оно только светит.

А сливки так пахнут, что даже голова кружится и глаза закрываются.

Закрыл котенок глаза и ахнул: темнота-то какая. Ну ничегошеньки не видно. И как он сразу не дога? дался глаза закрыть? Да в такой темноте не только кринку со сливками, саму бабушку унесешь, и она не разглядит — кто.

И потянулся котенок с закрытыми глазами к кринке со сливками. Подполз, только хлебать собрался, слышит: спрашивает его нежно бабушка:

   — Ты чего это придумал? Ах ты, воришка! — Да полотенцем его, полотенцем.

Спрыгнул котенок на пол, с пола — на кровать, с кровати — на печку. Забился в самый дальний угол и сидит, никак в разум взять не может, как это его бабушка в такой темноте разглядела. Ведь было же совсем, совсем темно.

Дня три после этого все приглядывался котенок к бабушке Агафье и покачивал головой: вот это глаза! В темноте видят.