Горицвет. Лесной роман. Часть 1.(СИ)

Взглянув в последний раз на высунувшуюся из-за шаровар хозяина испуганную морщинистую мордочку Индры, Соломон Иваныч засунул руку в карман. Достав оттуда потертый кожаный кошелек, он бестрепетно вытряхнул все его содержимое на жестяное блюдце. За его спиной послышался изумленный ропот. И тогда он ощутил что-то, сроднившее его на долю секунды со всегдашним кумиром и теперешним ужасом, с Грегом. Но и это ощущение теперь не оставило по себе ничего, кроме сожаления. Ни на что больше не обращая внимания, Шприх пошел к выходу.

- Эй, куда вы, Соломон Иваныч? - услышал он позади себя. Шприх не обернувшись, махнул рукой.

- Да постойте, - раздался еще чей-то голос. - Вы ведь на ногах еле держитесь. Позвольте, мы вас проводим.

Уже распахивая входную дверь, Соломон Иванович снова молча взмахнул рукой, точно показывая, что не нуждается больше ни в каких провожатых.

XXXIII

На улице было темно. Он пошел прямо по улице заплетающимися ногами. Ноги поминутно с возмутительной произвольностью отбрасывали его то вправо, то влево. То вдруг подгибались сами собой, вынуждали останавливаться и цепляться за попутные кусты или валиться всем телом на скошенные доски забора, поскольку удерживать его в правильном положении отчего-то были не в состоянии.

Шприх знал, что ему надо выбраться с прибрежной окраины к Херувиму - то есть на улицу, где царил самый большой на Вилке игорный дом богача Херувимова, и где в любое время дня и ночи легко можно было найти извозчика. Вполне отчетливо понимая это, Соломон Иваныч шел в темноте, едва разбавленной отдаленными огнями, и в голове у него при том вертелись и перепутывались между собой какие-то лихорадочные видения. Особенно досаждали выпуклые и блестящие, точно чернослив и манящие, будто мечта о баснословном богатстве, глаза маленькой обезьянки. Соломон Иваныч как мог отгонял их от себя. "А ну вас!" - воскликнул он что было мочи и, слабо пошатываясь, осел на подвернувшийся колючий куст акации.

Он шел уже довольно долго, как ему казалось, и должен был, по его расчету, давно выйти к хорошо известному ему игорному вертепу. Тем не менее, вместо мощеной и хорошо освещенной Карабуховской улицы он по-прежнему плелся по каким-то грязным задворкам. С одной стороны дороги нависали черные покосившиеся заборы, над которыми свешивались кривые ветви деревьев, а по другую - вставали какие-то отдельные лачуги с дощатыми крышами или вовсе зияли черные провалы пустырей, заросшие сухим бурьяном.

Соломон Иваныч удивлялся про себя тому, как разрослись за последние два дня (со времени его последнего посещения) окраины Вилки и сколько в них появилось всяких дрянных улочек, каких-то уродливых домов и закоулков, воняющих тухлой рыбой. "И хоть бы один фонарь, или хотя бы свет из окошка", - думалось ему. Однако он упрямо продолжал петлять среди этих незнакомых и темных лабиринтов, уверяя себя, что выход на большую улицу вот-вот появится.

- Эй, дядя, - окликнул его неожиданно чей-то грубый голос, когда Соломон Иваныч в очередной раз чуть было, не свалился в придорожную канаву, но выправился, сделав несколько нетвердых шагов. - Ты часом не заблудился?

Шприх вздрогнул и съежился всем телом. Перед ним, словно из-под земли выросли две черные фигуры в картузах, надвинутых по самые глаза. Один, тот, что был повыше ростом, сжимал во рту раскуренную папиросу. От красных вспышек на ее скрюченном кончике по лицу курильщика пробегали слабые всполохи.

- Гаа-спада, - промычал Соломон Иваныч, смутно соображая, что голос отказывается повиноваться ему так же, как ноги, - чему обя-язан?

- Да вот чему, - услышал он в ответ и почувствовал, как чьи-то твердые руки принялись бесцеремонно ощупывать его по бокам, спине, животу, выворачивать карманы, вертеть им из стороны в сторону, как болванчиком, и, наконец, вытащив кошелек, отпихнули его с такой невероятной силой, что Соломон Иваныч упал, больно ударившись головой о камень. Что-то теплое поползло у него от виска по щеке.

- Ничего, - послышался над ним прежний голос. - Вишь ты, ни полушки не осталось. Все профинтил, мартышка ты этакая.

Еще мгновенье, и Соломон Иваныч почувствовал, как его тело очутилось опять в вертикальном положении. Где-то у самого сердца тускло блеснуло лезвие ножа. Вязкая темнота, осевшая где-то в глубине подсознания и давившая весь сегодняшний вечер, вырвалась из подполья и захлестнула волной слепого, непередаваемого ужаса. Охваченный этой волной, Соломон Иваныч не мог ни кричать, ни бежать, ни сопротивляться.

- А ну его, - пробурчал другой сиплый голос. - Пьяный, все одно себя не помнит.

- И то, - согласился первый. - Черта ли в нем? А ну, ты, мартышка, - зарычал он в лицо Шприху, - беги, пока цел.

Через секунду Соломон Иваныч почувствовал, как те же твердые руки подтолкнули его и с размаху чуть ли не на две сажени отшвырнули, точно куль с мукой. Упав, но, тотчас приподнявшись и все еще не веря, что острие ножа больше не впивается в сердце, Соломон Иваныч ринулся прочь. Раскатистый двухголосый свист обрушился ему вслед.