Горицвет. лесной роман. Часть 2(СИ)

Долевская Яна Васильевна Горицвет. лесной роман. Часть 2.

Часть вторая

I

На песчаном взгорке поднимались стройные сосны, залитые слепящими полуденными лучами. Чуть ниже - смешанный лес переплетал пестревшие от солнечных бликов вершины. Жекки видела себя внутри гигантской живой волны, сочащейся всеми оттенками зелени, разбавленной радужными потоками воздуха и солнца. Она была где-то на глубине, в приглушенных изумрудных низинах. С замиранием сердца она приподнималась, чувствуя, что снова сидит в седле, верхом на гнедом Алкиде и до тонкого покалывания в груди всматривается в блаженную даль гречишных полей, за которой мутно синела неровная полоса бесконечного леса. Хмельной запах цветущей гречихи, мокрый блеск травы, приправленный комариным писком, и блуждающие в тяжелой синиве пухлые облака навевали чувство сладкого упоения от того, что недавно прошел долгожданный летний ливень.

Даже сквозь сон, Жекки понимала, что видит и чувствует все это потому, что соскучилась по Никольскому, что ей пора возвращаться. И так же сквозь сон она торопилась вернуться к этому зыбкому щемящему счастью, которое она почему-то не могла удержать. Ее точно подгоняло какое-то неукротимое горькое предчувствие. Поэтому она очень спешила. Но чем острее в ней звучали опасения не успеть туда, где бился источник ее счастья, тем стремительнее исчезало ощущение власти над ним.

Невозвратный зеленый блеск и золотое сиянье сами собой тускнели под гнетом нависшего над ними чувства утраты. И вот лесная чаща стала похожа на ту непроходимую глушь, в которой Жекки заблудилась когда-то. И как тогда окружавшая ее багряная тьма, нежданно сомкнувшись, пахнула смертельным, непередаваемым ужасом. Черная кружащаяся воронка, медленно растягиваясь, повлекла ее за собой. Жекки сорвалась с места, рыдая, падая, пробуя ускользнуть от цепких ночных щупалец. Она бежала, боясь оглянуться, но не могла не оглядываться. Она смотрела и угадывала за беспросветной тьмой, кружившей ее, еще более невозвратные бездны. Казалось весь ужас мира, все зло, когда-либо рождавшееся на земле, слилось для нее в этих бездонных провалах, веявших мраком небытия, черной пустотой беспредельности. И в багровых отсветах этого мрака, как в последних вспышках сознания, высвечивалось ее ускользающее живое стремление не остаться здесь, не поддаться, не ослабеть перед лицом вечной ночи.

И она все продолжала бежать, нагоняемая своим разраставшимся страхом. Ей казалось, что спасение должно быть близко, что оно вот-вот мелькнет впереди слепящим, освобождающим светом. Что оно попросту есть. Но страх накатывал волна за волной, цепляя ее когтями, и, в конце концов, как мясник, отрывающий куски кровоточащего мяса, вырвал из ее груди сиплый, отчаянный неудержимый крик.

Она проснулась потому, что крик разбудил ее - тот самый, ее собственный крик, похожий скорее на вопль истерзанного животного. Лицо Жекки было холодно от липкого пота. Тонкие струйки стекали по спине и шее. Почувствовав озноб, она плотнее закуталась в одеяло, но тотчас вскочила. В голове гудело так, будто внутри работала кузница. Дышать было так трудно, как будто она, в самом деле, бежала не останавливаясь несколько часов подряд.

Павлина с выражением испуга на широкоскулом добром лице склонялась над ней, не смея растормошить, а только слегка дотрагиваясь до выпиравшего из ночной рубашки круглого плеча барыни.

- Евгенья Пална, да чтой-то с вами такое? - воскликнула она. - Напугали вы меня страсть. Нешто можно. И чтой-то такое вам наснилось, что вы так мученически кричали?

- Который час? - спросил Жекки, сбросив как вериги послесонную пелену ужаса, но понимая, что теперь весь день она будет чувствовать себя разбитой.

- Час без четверти, - ответила Павлина. Осмелев, она ниже склонилась над Жекки и заботливо обтерла салфеткой ее потный лоб.

- Я сама, спасибо. - Жекки отобрала у Павлины салфетку. Она не считала себя настолько больной, чтобы прибегать к чрезмерным заботам прислуги. - И принесите, пожалуйста, умываться.

- Слушаю-с.

"Что же это такое? - спрашивала она себя, уже подставляя шею и плечи под теплые струи воды, которыми Павлина поливала ее из белого фаянсового кувшина. - Неужели вернулось прежнее? Но почему? Или в моей жизни снова что-то пошло не так?"

Воспоминание прошлой ночи, сводившееся почти целиком к ее позднему разговору с Грегом, возникало резкими болевыми ощущениями. Да, конечно, в этом все дело. В моем и его признании. В том, что Серый стал мне еще дороже, чем был. Что теперь я окончательно разделила его, и Аболешева. Да, так. Я не могу разлюбить Аболешева, и не могу не любить Грега, потому что я люблю живущего в нем другого, лучшего, чем тот, которым Грег кажется. И все это как-то неправильно, мучительно. Ну как мне сказать Аболешеву? Я даже не знаю, как встретиться с ним глазами. Сегодня, сейчас это просто невозможно. Я не смогу.