Горицвет. лесной роман. Часть 2(СИ)

А как быть с Грегом? С ним тоже произошло что-то неладное. Он повел себя, как чужой и именно после того, как признал, что он и Серый - одно. А кроме того, не позволил выяснить, почему он занимается скупкой лесных участков, почему готовится разорить меня. Или Серый так искажен в человеке, что не понимает истинных последствий своих поступков. Но нет, кажется, Грег все прекрасно понимает, и даже хотел воспользоваться довольно нагло своим умением торговаться. И в то же время был уверен, что я люблю его, и поэтому под конец не сдержался. А потом опять все изменилось. Все так перепуталось, а тут еще этот кошмарный сон. У меня весь день из-за него будут глаза красные и сушь в горле. Все случается как назло некстати. Когда мне нужно быть обязательно бодрой и здоровой, нападает какая-нибудь досадная хворь.

Охорашиваясь перед зеркалом трюмо, уже почти одетая, Жекки поймала отражение довольно необычно смотревшей на нее Павлины. Та как всегда стояла, сложив руки поверх крахмального фартука в ожидании распоряжений. Но сегодня в ее широкоскулом, немного приплюснутом, лице не было заметно привычного скромного лукавства. По тому, как она неуверенно переступала на месте и нервно шевелила сложенными в замок пальцами, Жекки поняла, что горничную что-то не на шутку беспокоит.

- В чем дело, Павлина? - спросила Жекки как можно спокойнее, придав вопросу всю возможную безмятежность, на какую она была способна в своем взвинченном состоянии. Павлина повела толстыми плечами и чуть не всхлипнула.

- Что случилось? - повторила Жекки. - Не мнитесь, ради бога, и говорите, потому что мне, право, некогда.

- Осподи, барыня, вот вить после того, как вы так кричали мне и говорить-то боязно. Как бы вам совсем худо не сделалось.

- Вы меня с ума скорее сведете, если не скажете толком, что произошло.

- Взаправду говорите? Не обманите? Не то я прежде к Николай Степанычу сбегаю за нервными каплями.

- Не надо мне ваших капель. Говорите прямо. Сколько можно просить.

- Ну, так, Евгенья Пална, барин от, Пал-то Всеволодыч...

Жекки почувствовала, как зеркало немедленно расплылось в бесформенное пятно и сердце остановилось.

- Что? - еле выдавила она и невольно схватилась за край туалетного столика.

- Уехали они нынче в десятом часу и вас будить, чтобы значит проститься, не пожелали.

- Фу ты, господи. - У Жекки сразу отлегло от сердца. "С ним ничего не случилось. Всего лишь уехал. А эта безмозглая дура чуть дух из меня не выпустила".

- Велели вот передать.

Павлина вытащила из фартучного кармашка аккуратно свернутую квадратиком записку и протянула ее Жекки.

- Хорошо. Идите, Павлина. Я закончу сама.

II

Павлина, вздохнув и тяжело шаркая, вышла из спальни. Жекки развернула листок бумаги. "Евгения Павловна, - пробегала она строчки, выведенные знакомым калиграфически правильным почерком, - обстоятельства вынуждают меня срочно уехать. Не могу сказать, когда мы снова увидимся. От меня это нимало не зависит. Если в связи с моим отъездом у Вас явятся дурные мысли, прошу их отставить. Впрочем, в Ваших побуждениях я не властен. Напротив, с полной готовностью предоставляю Вам совершенную свободу и право выбора в том, что касается Ваших намерений относительно развода. Он будет оформлен тотчас, как только вам станет угодно заявить о своем решении. Итак, прощайте. С искренним пожеланием счастья и благополучия, Павел Аболешев".

Дочитав, Жекки выпустила записку из руки, и покачнулась на стуле. Она и впрямь чуть было не потеряла сознание. Аболешев писал что-то невероятное.

Во-первых, поражал сам тон его записки, холодный и официальный. Так мог писать разве что делопроизводитель из какого-нибудь казенного ведомства, в десятый раз отвечая по установленной форме надоедливому просителю. Аболешев никогда, с тех пор как они поженились, не называл Жекки Евгенией Павловной. Она всегда была для него и оставалась до сего дня просто Жекки. Никакой Евгении Павловны в домашнем обиходе она не могла бы услышать от него даже в минуту самой жестокой его хандры, даже во время спонтанно вспыхнувшей ссоры. Кроме того, в записке ни разу не упоминалось слово "любовь" или какие-либо его производные: "любимая", "люблю". Ничего, что могло бы хоть немного смягчить впечатление от этого неожиданного послания. Словом, форма поразила Жекки намного сильнее содержания. По крайней мере, в первые несколько минут. Когда же первый эмоциональный чад рассеялся, и Жекки прочла записку во второй раз, уже вооружившись обычной для себя деловитостью, ей открылась картина, неприглядная и во многих других смыслах.