Горицвет. лесной роман. Часть 2(СИ)

"Мне придется развестись с Аболешевым, я не смогу скрывать. Даже если ничего не скажу, он догадается, почувствует перемену и потребует объяснений. Но ни один человеческий язык, конечно, не в силах произнести ничего подобного этой правде: волк-оборотень, десять лет тайной привязанности, любовь и весь ее ужас. Аболешеву придется просто принять, как данность мое желание развестись. Как сказать ему, как смотреть на него? Разве я смогу это выдержать? Порвать с Аболешевым все равно, что разорвать собственную жизнь. Вот в чем дело. Лгать, тянуть время? Бесполезно, все равно я не смогу выдержать, не смогу ни лгать, ни оскорблять его и себя всей этой страшной подноготной, всем этим кошмаром, потому что он будет неотступно изводить меня. И как хрошо, что Аболешев куда-то уехал, и как странно, что он, словно предчувствовал что-то и сам предложил развод.

Но что же дальше? Как мы расстанемся, ведь это самое настоящее безумие расставаться с тем, без кого не можешь дышать. Да, это чистейшее самоубийство. И может быть самоубийство..."

Жекки вздрогнула и тотчас отшатнулась от настигшей ее мысли. Хотя она уже не боялась представлять неизбежное воплощение смерти. Она вообще больше ничего не боялась. Но что-то еще томило ее и удерживало в нависшей глухой тишине. Жекки стала вслушиваться в едва уловимые пульсирующие колебания оживших в ней чувств и с изумлением увидела, что все они остались теми же, только утратившими прежнюю цельность. Они были зыбкими, размытыми, но такими же, как раньше - настоящими. Даже Серый...

Сознаться в этом было труднее всего. Ненависть к нему переплеталась с неугасимой неутихающей болью любви. "Да, я все еще его люблю, что же мне делать, если это правда, что же делать, если я не могу сказать себе: не смей, не вздумай, он чудовище, он околдовал, овладел тобой, он готов был убить тебя, ты не можешь его любить. Но я могу. Как же мне быть, кто сможет этому воспротивиться? Аболешев? Да, Аболешев мог бы меня спасти, если б не был таким слабым, уничтоженным своей собственной болью, если бы я не должна была, вопреки своему "я", отказаться от него, как от самой себя. Серый, Серый, что же ты натворил... Сейчас я умерла бы на месте, если б только увидела тебя. Могла бы убить, если бы ты вздумал приблизиться, но что это меняет? Ровным счетом ничего. Ни мое "я", ни твоя воля мне не подвластны, и ничего нельзя исправить. Все уже случилось, все кончено".

XX

Жекки поднялась с камня, на котором сидела. Красно-лиловые лучи, протяжно рдея между черной зеленью еловых лап, напомнили ей вчерашний вечер. Неприятный холодок снова пробежал по спине. Что-то похожее на вчерашнее раздирающее безумие охватило ее. Медленно, стараясь сдержать озноб, она побрела обратно.

Мутная синева вечера еще не вполне загустела, когда она поднялась по ступенькам дома в Никольском. Павлина вышла ей навстречу с зажженной лампой и проводила через переднюю. Жекки прошлась по всему дому, посидела в гостиной. Что-то ответила Павлине, потом пошла в столовую. Принесли ужин. Она не могла есть. Выпила две чашки чая и кое-как затолкала в рот один бутерброд с сыром. Чувствуя себя, как человек, заболевающий гриппом, с горячечно пылающей головой и спутанными мыслями она вошла в спальню. Павлина догнала ее на пороге.

- Евгенья Пална, уж простите меня, - всплеснула она руками. По ее широкоскулому лицу расплылась виноватая улыбка. - Запамятовала, да и не знала, как к вам подступиться. Ей-ей, не знаю, видно, вы не здоровы, так я мигом пошлю за доктором, только прикажите. А уж как я забыла сказать вам про этого нарочного посыльного, и ума не приложу. Просто-таки из головы выскочил. Да по правде-то сказать, уж он часа три как тут был, а я и замешкалась предупредить вас сразу.

- Что-что? Какой нарочный? - с трудом проговорила Жекки, ничего не поняв из тарабарщины Павлины. - Вы так много сказали Павлина, что я ничего не запомнила.

- Так, я же вот и говорю, - Павлина опять виновато потупилась. - Пока вас не было, приезжал нарочный из города, привез посылку. Я ее в вашу комнату снесла.

- Какая чепуха. Не понимаю, из-за чего вы переживаете. - Жекки подошла к окну, перед которым на столе стояла фарфоровая лампа с шелковым абажуром и, засветив ее, увидела водруженную на стол широкую плоскую коробку, обернутую роскошной розовой атласной бумагой и красиво перевязанную толстой тесьмой, свитой из золотого и красного шнура. Гладкая атласная бумага при прикосновении ласково и нежно зашуршала, как конфетная обертка.

- Кто этот нарочный? - спросила Жекки, оборачиваясь к Павлине, и делая строгое лицо.

- Да, кто ж его знает, сударыня, мужик как мужик. Бородатый, а одет по- городскому. Лошадка, правда, ладная такая, бокастая, и тележка веселая.

- При чем здесь его тележка? Скажите, кто его прислал, и что он вам говорил.