Горицвет (СИ)

Любому маломальски разумному человеку было понятно, что на этом следовало поставить точку. Расклад, в общем-то, не был заведомо проигрышным и вполне мог принести хоть и скромные, но необходимые полторы сотни рублей. Но что-то так и подмывало Жекки не слушаться этого разумного голоса. Выпитый коньяк отметал прочь всякие холодные расчеты. Она попросила еще карту. Пиковый король, выскользнув из ее пальцев, презрительно усмехнулся ей из-под ниточки черных усов. «Опять он, так я и знала… как будто без него я уж и не могла срезаться», — Жекки с ненавистью отпихнула от себя проигранные фишки.

Повернувшись спиной к улыбающемуся пану Калинскому, она двинулась, слегка качаясь на высоких каблучках, отлично понимая, что теперь все пропало уже окончательно и бесповоротно. Она сама, своими руками погубила и себя, и то, что было ей дороже всех вместевзятых денег. Она шла, покачиваясь, хорошо понимая, куда сами собой направляются ее ватные ноги.

В буфете толпилось уже не мало людей. Многие с любопытством стали оглядываться на Жекки после того, как она вошла. Жекки ни на кого не обращала внимания. Потеряв равновесие, она шумно навалилась на стойку и потребовала себе коньяку. Горьковатый огонь снова захлестнул ее приятным теплом, отодвинув куда-то далеко давящее камнем отчаянье. Она пила, позабыв о том, что вообще-то коньяк тоже стоит денег. В сумочке, между платком, круглой пудриницей и браунингом завалялась всего одна белая фишка. Жекки было уже слишком все равно, чтобы задумываться о таких пустяках.

От стойки она незаметно переместилась за столик к каким-то отчасти удрученным, а отчасти развеселившимся господам. Господа принялись наперебой ухаживать за ней, подливая коньяк, и стараясь изо всех сил показной беззааботностью развеять ее скорбь. То один, то другой напоминал ей, что пять тысяч — это сущие пустяки, что они знавали людей, которые проигрывали здесь миллионы, и что они сами не далее как вчера вечером проиграли один двадцать, а другой целых сто тысяч. Она не особенно вслушивалась, не старалась понять, обманывают ли они ее, пыталась уйти от них. Один за ней увязался, но потом куда-то пропал по дороге.

Не чувствуя собственного тела, Жекки прошла мимо дубовой стойки, вышла в заполненные приглушенным светом прохладные залы, где продолжалась игра. Она словно бы кого-то искала. С невысказанной надеждой обводила глазами фигуры, столпившиеся вокруг столов, и не находя, шла прочь, заплетаясь ногами. Потом она вышла в какой-то коридор, дернулась в запертую дверь. Снова вышла в зал, и поняв, что заблудилась в трех соснах, направилась туда, где слышались веселые голоса и стеклянный звон посуды.

В том же буфете, за тем же столиком ее встретила слегка изменившаяся компания. Тот тип, что за ней увязался, сидел, как ни в чем не бывало, и предлагал всем выпить. Все его поддерживали и поднимали бокалы. Возвращение Жекки было принято радостными приветствиями. У нее при этом начали путаться, сливаясь во что-то пестрое и пустое, все их незнакомые лица, коричневые и крапчатые жилеты, выбившиеся галстуки, несвежие воротнички и испачканные манжеты. Всех их скопом поглощала, большая, бьющая яркими огнями, хрустальная люстра под потолком. Этот яркий свет в определенный момент стал ее главным раздражителем и ориентиром.

Еще Жекки запомнилось, как один из ее новых знакомых, пустив слезу, затянул: «Много песен слыхал я в родной стороне…», и сразу несколько пьяных голосов, при чем, даже идущих откуда-то из затемненных углов и от отдаленных столиков, в разнобой его подхватили, и все разом грянули: «Эй, дубинушка, ухнем…» В общем надрывном хоре Жекки различала и свой рвущийся от слез голос. Под конец песни почти все рыдали.

Чуть ли не единственный не рыдавший вместе со всеми, молодой человек с грязноватым вытянутым лицом, немножко лошадиным, как сразу отметила по своей привычке Жекки, сильно напомаженный, гладенький и бойкий, то и дело обращал на нее бегающие острые глазки.

— Как это трогательно, — сказал он, располагаясь познакомиться, — когда женщина из хорошего общества сочувствует правильным взглядам.

Жекки даже отдаленно не поняла, что он хотел этим сказать. Обмакнув платком мокрые глаза, она снова всхлипнула и отвернулась.

Потом она почувствовала, что как-то незаметно вокруг нее и этого молодого человека образовалась пустота. Многолюдный буфет стал затихать, посетители расходиться. А она почему-то все время наталкивалась на одно и то же вытянутое лицо, сделавшееся ей до крайности неприятным. Когда же ей на плечо легла длинная рука, которая вполне могла бы заканчиваться копытом, Жекки со всей немыслимой для ее пьяного полузабытья отчетливостью поняла — с ней сейчас вот-вот повториться вполне буквально то, что она уже переживала.