Горицвет (СИ)

Ее притягивали и эта невнятная таинственность, и черная глубина здешней чащи, так резко слитая с потоками ясного света, идущим навстречу руинам со стороны обрыва, и самое главное — не с чем не сравнимая, глубокая ненарушимая тишина, выбравшая, должно быть, этот край земли своим постоянным обиталищем. Здесь никогда не было слышно живых голосов — пения птиц, звериных криков или чьих-то шагов, ни даже вообще отголосков жизни. Только ветер, иногда налетая, шумел верхушками огромных елей, да еще дождь время от времени плескался, стекая с раскидистых хвойных лап, или протяжно, гулко капал, стуча по мокрым листьям лиловых папоротников. Безмолвие было беспробудным, неправдоподобным по загробной отчетливости и чистоте. Погружаясь в него, Жекки словно бы прикасалась к чему-то неизменному первобытному и ужасному. Становилось и страшно, и неимоверно благостно, и пронзительно сладко. И хотя здесь невозможно было высидеть долго — живая душа не выдерживала присутствияв себе чего-то потустороннего, Жекки очень хорошо чувствовала свою сопричастность этому глухому заповедному уголку. Присев на мшистую подстилку каменных выступов, она любила смотреть в безмятежную даль, наплывающую с обрыва, и думать о чем-нибудь, пока не замечала идущего изнутри побуждения встать и немедленно уйти отсюда.

На этот раз ее привело сюда то же, знакомое, и вместе какое-то новое чувство. Оно буквально толкало ее в сторону Волчьего Лога, и Жекки, покорная, шла вдоль кромки обрыва, а когда, наконец, добралась до заветных мшистых останков, устало с каким-то странным облегчением опустилась на согретый солнцем податливый мох. Только теперь ей показалось, что лихорадка немного утихла, что обморочное опустошение слегка отступило. Каменный взгляд тяжело и вкрадчиво следил за ней.

Жекки тотчас приписала наступившее невесомое облегчение тому, что здесь она почти наверняка не могла столкнуться ни с одним живым существом, а значит и с Серым. Подобно всем другим лесным тварям, волк никогда не появлялся вблизи забытых руин. Жекки была уверена, что не появится он и сегодня. Со вчерашнего вечера Серый стал ей ненавистен, и не столько тем, что показал, каким может быть в ярости, сколько тем, что вонзилось в нее вместе с его когтями, что проникло в кровь вместе с отчаянной болью. Теперь она знала, что волк набросился на нее намеренно, с расчетливой целью, что так он открыл нечто, находившееся до сих пор под строжайшим запретом. И он мог быть доволен содеянным. Жекки чувствовала — случилось непоправимое. Она больше никогда не будет прежней, счастливой Жекки, ее жизнь разрушена раз и навсегда.

«Мне придется развестись с Аболешевым, я не смогу скрывать… даже если ничего не скажу, он догадается, почувствует перемену во мне и потребует объяснений. Но ни один человеческий язык, конечно, не в силах произнести ничего подобного моей правде: волк-оборотень, десять лет тайной привязанности, любовь и весь ее ужас. Аболешеву придется просто принять, как данность мое желание развестись. Как сказать ему, как смотреть на него? Разве я смогу это выдержать? Порвать с Аболешевым все равно, что разорвать собственную жизнь, если бы она и так не была порвана, точно платье, в котором я была вчера. Вот в чем дело. Лгать, тянуть время? Бесполезно, все равно я не смогу выдержать, не смогу ни лгать, ни оскорблять его и себя всей этой страшной подноготной, всем этим кошмаром, потому что он будет неотступно изводить меня. И все же, как хорошо, как ни ужасно в этом признаться, что Аболешев куда-то уехал, и как странно, что он сам, словно предчувствовал возможность такого исхода, что он сам предложил мне развод.

Но что же будет дальше? Как мы расстанемся, ведь это самое настоящее безумие расставаться с тем, без кого не можешь дышать. Неужели возможно, чтобы я собственными руками уничтожила саму себя? Да, это чистейшее самоубийство, но ничего другого нет, и уже не предвидится. И может быть, самоубийство…»

Жекки вздрогнула и тотчас отшатнулась от настигшей ее мысли. Нет, самоубийство в реальном, а не в фигуральном смысле показалось ей еще слишком неисполнимым, хотя… хотя она уже не боялась ни думать, ни представлять его воплощение. Она вообще больше ничего не боялась. Но что-то еще томило подспудно и удерживало в нависшей, как смерть, тишине. Жекки стала вслушиваться в едва уловимые, пульсирующие колебания своих очнувшихся чувств, и с изумлением увидела, что в глубине все ее самые сокровенные чувства остались теми же, только потерявшими прежнюю цельность. Они были зыбкими, размытыми, но такими же, как раньше — настоящими. Даже Серый…