Горицвет (СИ)

Тут он угадал в точности. При упоминании Жекки в глазах Грега промелькнул режущий блеск, лицо стало другим. Голубок точно весь ощетинился. Из-под безликого равнодушия на миг проступило сдавленное волнение, но тотчас исчезло.

— Полагаю, Евгения Павловна — умная женщина, — раздельно произнес Грег. При этом он отвел вгляд от Матвеича. — Поговорите с ней, убедите уехать отсюда. Собственно, Поликарп Матвеич я хотел попросить вас об этом. То есть, как вам сказать… В общем, мне кажется, сейчас вы единственный человек, который имеет на нее какое-нибудь влияние. Вы должны уговорить ее. Ей здесь, конечно, нельзя отаваться, да и вам тоже.

— А вы, голубчик, разве вы не думаете, что должны…

— Разумеется, я не собираюсь ждать до последнего, и, как уже сказал, отправлюсь восвояси сразу, как только получу обещанные штаны. Ведь вы об этом меня хотели спросить?

А вот здесь Матвеич почувствовал, что промахнулся, вернее, что Голубок его обхитрил, нарочно свернув разговор в сторону от Жекки. Тут было над чем призадуматься, тем более, что с минувшей ночи Матвеича не покидала уверенность в том, что неподдельную страсть, закипавшую мраком в глазах Голубка, непременно нужно обратить на пользу сударушке, а заодно и самому Голубку. Они могли бы спасти друг друга — по-солдатски, наотмашь рассудил он, и потом еще долго ворочался без сна, и тяжелый Кот благодушно урчал где-то у самого уха.

— За штанами дело не станет, — уже с откровенным недовольством проворчал Матвеич, — да только где это видано, чтобы порядочный человек вот так легко… — он запнулся, побоявшись вдруг все разом испортить. Все-таки с Голубком надо держать ухо востро. Может быть, все же удасться обойти самые опасные углы и мирно направить его в нужное русло.

— Вы думается, голубчик, знаете, о чем я хотел спросить, да только не хотите сказать об этом, — проговорил Матвеич с самым суровым видом.

Грег впервые за все утро усмехнулся краешком губ и эта усмешка показалась Матвеичу такой же ненатуральной, как и то неопределенное стертое выражение на его лице, которое не менялось с прошлой ночи.

— Что ж, откровенность за откровенность, Поликарп Матвеич, — Голубок заговорил совсем спокойно, слишком спокойно, на взгляд Матвеича. — Уж не знаю, что вы вообразили себе, но я скажу, как есть, без сантиментов. Вы хотели спросить, не считаю ли я в нынешних обстоятельствах своим святым долгом наведаться в Никольское, тем более, что душевное состояние Евгении Павловны, насколько я могу судить по вашим впечателениям, располагает к участию со стороны близких. Ну еще бы, скажете вы, что может быть естественней для порядочного человека, чем высказать поддержку знакомой даме, оказавшейся в трудном положении. А Жекки, как вы поняли, не просто знакомая… — Голубок едва заметно поморщился. — Но дело в том, дорогой Поликарп Матвеич, — заметил он, быстро возвращаясь к прежнему нарочито холодному тону, — что я слишком зауряден для порядочного человека и слишком ленив для отпетого негодяя, а посему не способен ни на какие, даже мимолетные, душевные подвиги. Уверен, вы это знаете не хуже меня. Так вот. В Никольское я не поеду.

Верхняя губа Грега вздернулась в окровенно вызовающей ухмылке, как бы подчеркивающей, что его мнение о самом себе куда безжалостней любых сторонних суждений. Матвеич не возражал, лишь слушал, мрачнея по мере того, как высказывался Голубок. А тот говорил все с тем же деревянным, непробиваемым безразличием.

— Мало того, для Евгении Павловны я стал последним человеком, которого бы она хотела видеть в своем доме. Я сделался в ее глазах самым злейшим врагом, разрушителем ее счастья. По крайней мере, у нее есть все основания думать обо мне именно так. Однако, причина не в том, не в ее ко мне нерасположенности… Гораздо важнее, что я сам этого не хочу, дорогой Поликарп Матвеич. А если бы захотел, то вам не пришлось бы меня уговаривать — я уже был бы в Никольском. Но признаюсь, вы побуждаете меня сообщить вещи вам неприятные. Я, видите ли, больше не испытываю ни малейшего желания встречаться с Евгенией Павловной. Тем более, у меня нет намерения разделять ее женские горести, осушать ее слезы, умолять о прощении и тому подобное. Это было бы, на мой взгляд, чем-то смехотворным. Ну, а что до ее отъезда из деревни, то тут, как я не приминул заметить вам раньше, вы, Поликарп Матвеич, должны сами взять на себя роль избавителя. Это роль честная и прямая, достойная вашей привязанности к Евгении Павловне. К тому же, после исчезновения господина Аболешева, кроме вас исполнить ее попросту некому. Мое скромное вмешательство, в случае чего, не только не привело бы к успеху, но напротив, скороее, произвело бы обратный эффект, возбудив у Евгении Павловны упрямую жажду противодействия, каковое составляет основную парадигму ее поступков. Могу лишь от всей души пожелать вам удачи. Окажитесь как можно быстрее в безопасном месте, и дело в шляпе. Полагаю, Инск подойдет вам на первое время?

XXXI

— Не возьму в толк, что с вами, — сказал Матвеич, будто бы не расслышав заданного ему вопроса.