Горюч-камень

Вздрагивая, Тимша словно бы виновато оправдывается:

— С зажженными фарами! Страховитый! Клеть оборвал и…

— Давай лучше перекурим, — рассудительно предлагает Волощук. — До утра часа два, не меньше.

— Кури, я не буду, — отказывается тот. Потом, помедлив, откровенно признается: — Не умею еще.

— Да ну? — Волощук идет к себе, приносит сигареты, спички. — Не маленький… эва какой вымахал!

— Никотинный яд сердце отравляет. И спиртной, алкогольный…

— Мы вчера с Косарем здорово хватанули. В «Сквознячке» — за спасенье от неминуемой! — Закурив, Волощук предлагает сигарету Тимше. — Задыми, чтоб на том свете скоро не ждали.

Завернувшись в одеяло, тот подбирает ноги, не решаясь отказаться, размашисто чиркает спичкой. Он и вправду не умеет еще ни курить, ни пить, хотя и понимает, что шахтеры без этого не живут.

Воротынцев перевел его вчера в смену к Волощуку. Четвертого пообещал дать в ближайшее время.

Стараясь не морщиться от дыма, Тимша сидит на койке и затягивается как можно реже, боясь поперхнуться, закашляться. Окончив семилетку, он не захотел работать в колхозе, удрал из дому — и, прошатавшись со стройки на стройку целое лето, прибился к осени в горное училище.

Волощуку тоже не по себе. Не то вчера действительно перебрали в «Сквознячке», не то он вспомнил, что было во время аварии, и хмуро поводит широченными плечами.

— Ты давно в шахте? Чтой-то я тебя вроде не примечал.

Тимша боится признаться, боится соврать и, бросив обросшую пеплом сигарету в неприкрытое окно, едва слышно произносит:

— Четвертый день.

— А как зовут? Фамилия?

— Овчуков. Тимша.

— Тимофей, что ль? По-нашему.

— По-нашему, Тимофей. А по-сибирски — Тимша.

— А ты разве сибиряк?

— Нет, бельский. Дед когда-то, еще при царе, в Сибири был. Привык там всех по-чалдонски: батю — Ваньшей, меня — Тимшей. Так и осталось…

— А в шахтеры ты не зря? — испытующе оглядывает его Волощук. — Может, лучше б еще куда?

Тимша мгновенно заводится:

— Я горное кончил. Еще куда — нас не распределяли.

— Лады, не тарахти с одного оборота, — Волощук добродушно смеется, но это почему-то совсем не обижает Тимшу. — Топором умеешь?

— В лесу вырос.

— А проходчиком хочешь стать?

— Хочу.

— Рудольский и Воронок прирожденные проходчики были, — словно не обратив внимания на его желание, вспоминает Волощук. — Настоящие побратимы! Работать — вместе, гулять — вместе. Вместе и смерть приняли.

Все в шахте кажется Тимше необыкновенным. Необыкновенны и сами шахтеры, тем более — погибшие так страшно.

— А лесогоны трепали: бузотеры они! С начальством схватились…

Затянувшись последний раз, Волощук ищет, куда бросить истаявший дымом окурок, и, не найдя ничего подходящего, сует в банку с цветком на подоконнике. Сильная его фигура кажется еще внушительнее — взлохмаченная со сна, чудная.

— Слыхали они звон, да не знают откуда, — осуждающе роняет он. И, видя, что новичок ничего не понимает, не без горечи принимается объяснять: — Не знаешь ты еще, что у нас, на девятке, творится. Гонка, штурмовщина, нескладица вавилонская!

Новички, вроде Тимши, не вникали в то, что происходило в шахте. Знали: куда ни поставят, что ни прикажут делать — в получку оклад выведут.

— Рудольский не вытерпел. «Идем, говорит, к начальству! Потребуем, чтобы кончали с этим». А Дергас и разговаривать с ними не захотел. Забурился в кабинете… давно штыбу не нюхал.

Тимша решительно обхватывает себя руками за плечи.

— Коммунист настоящий не об себе, о других думать должен. Да только таких мало; больше — обыкновенных.

Задумчиво разминая поясницу, Волощук приглядывается к нему.

— Когда-нибудь все настоящими будут, — он вроде не ошибся, доволен. — Придет это время!

Только такими и должны, по его убеждению, быть шахтеры.

— А ты… бригадир?

Озадаченно покрутив головой, Волощук нехотя признается:

— Я беспартийный.

— Почему?

— Грехов много. — И, помолчав, дружески хлопает Тимшу по плечу так, что тот гнется. — Давай-ка завтра переселяться отсюда!

— Куда?

— К Косарю. Там в комнате две койки освободились.

Тимша настораживается:

— Чьи?

— Не все равно? Спи ложись да не ори благим матом, ежели что привидится. У меня прямо мураши по спине!

Волощук выключил свет, ушел, лег и сразу же сонно задышал. Потушенный окурок чадил никотинным перегаром. Тимша поднялся, выбросил его за окно; поеживаясь, закутался в байковое одеяло.

Ребята в училище засыпали мгновенно, а он должен был полежать, вспомнить, что случилось за день, оценить сделанное и несделанное, увиденное и услышанное. Иногда бывал доволен собой, радовался, что поступил так, а не иначе, чаще корил себя за какую-нибудь глупость, сорвавшееся словцо или еще что.

«Все-таки мне здорово повезло, — думал Тимша, ворочаясь с боку на бок и глядя то на мутно расплывавшуюся стену, то в едва голубеющее окно. — Проходчикам в шахте — самый почет! Без них ни один шахтер к углю не подступится. А бригадир — отчаюга! Как это он про «карлика»? Ага: «На меня, говорит, падал — я молчу, сплю. А тебе только во сне привиделось — орешь благим матом».