Горюч-камень

«Позвоню еще раз, — не собираясь отказываться от задуманного, сказал себе Дергасов. — Верно, в городе где-нибудь?» — и занялся неотложными делами.

Но что бы он ни делал, чем ни занимался — звонок Буданскому не давал покоя. Время шло: в тресте, наверно, знали об аварии, а если так, то дежурный мог сообщить о ней и Суродееву.

Убедившись еще раз, что Буданского по-прежнему нет, Дергасов подождал немного, словно собираясь с духом, и позвонил в трест. Тотчас же в трубке послышалось:

— Дежурный слушает.

Дергасов узнал, что Суродеев дома, а Буданский — уехал, и поскорее положил трубку. Похоже, Суродеев еще не знал об аварии; это немного облегчало разговор. Оставалось только найти верный тон. Самое лучшее — без нервозности, сдержанно рассказать, что случилось, заверить: необходимые меры приняты, работа продолжается, последствия вскоре будут ликвидированы, а виновные понесут наказание.

Мысленно повторив все это, Дергасов позвонил и внутренне подобрался.

— Иван Сергеич, — тревожней, чем следовало, заговорил он. — Извините, что беспокою в воскресенье…

— Ну-ну, — сдержанно повторил Суродеев, словно бы не расслышав или оставив в стороне все остальное. — Что такое?

— Беда у нас, на Соловьинке. Чрезвычайное, можно сказать, происшествие.

Суродеев ощутимо посуровел. Это чувствовалось по тому, как он выслушал все, как чуть-чуть, самую малость, помолчал.

— Аварии только не хватало!

Дергасов стал докладывать:

— Ночью вышел из строя электровоз-«карлик». Слесаря не смогли устранить неисправность, выдали его на-гора. Пока ремонтировали — сорвался в шахту…

— Жертвы есть? — перебил его Суродеев, точно надеясь, что может быть обошлось хоть без этого.

— К сожалению, есть.

— Сколько?

— Трое. Четвертый — электромеханик Журов, — объяснил Дергасов. — Ремонтировавший электровоз.

— Так почему же трое? Он — что? Остался жив?

— Нет, разбился насмерть.

Суродеев сердито задышал в трубку:

— Чего ж вы путаете? Так и говорите: четверо. Что делается для ликвидации последствий?

— Работа в шахте продолжается. Ввиду полной невозможности использовать покореженный электровоз, автогенщики режут его и вынимают по частям. Как только закончат расчистку — пустим новую клеть, и вспомогательный ствол станет работать как работал.

— Комиссия по расследованию причин аварии прибыла? Кто возглавляет?

— Старший инспектор горного надзора Быструк. Выводы обещают представить завтра.

— Ну так, — вроде бы немного смягчился Суродеев. — Помощь требуется?

— Спасибо, Иван Сергеич, — подчеркнуто поблагодарил Дергасов. — Никакой помощи пока не нужно, справимся своими силами. Единственно, о чем хотел бы попросить вас, — замялся он. — Если, конечно, согласитесь с моими соображениями…

— Ну?

— Считаю, что в область пока об аварии сообщать не стоит. Ликвидируем последствия, исправим все и в квартальном отчете упомянем. А то только подтвердим паникерские сплетни. И так наш уголь в совнархозе не в почете. А после этого…

Он знал, что в области ходили разговоры о закрытии углеградских шахт, и, подкинув это спасение Суродееву, не ошибся. В совнархозе да и в обкоме партии сообщение об аварии могло произвести самое нежелательное впечатление, и Суродеев, сразу же представив себе все, вынужденно согласился:

— М-да, пожалуй. Может, и так.

— Так. Только так, Иван Сергеич, — поспешно заверил Дергасов. — Им только дай лишний козырь!

Но Суродеев уже не слушал. Казалось, он сделал какие-то свои выводы из всего и, как обычно, не собирался тратить время на пустопорожние разговоры.

— Когда Костяника возвращается?

— Завтра-послезавтра. Если что-нибудь не задержит…

— Простить себе не могу, что отпустил, — вздохнув, признался тот. И, не обещая ничего хорошего, посулил: — А о том, что произошло, мы еще поговорим!

4

О том, что произошло, разговоров хватало. Не потому ли Тимше привиделось: спускается он с проходчиками в шахту, а сверху на них — «карлик», с зажженными фарами, страшный. Ударил клеть, оборвал и, перевернувшись, ушел через расстрел в другую часть ствола.

Стремглав летя вниз, Тимша заметался на койке, сбросил одеяло, подушку. Задыхаясь от ужаса, с трудом приподнял стриженую голову, очнулся и, ничего толком не понимая, оглядел темную комнату.

За окном на столбе диковинным ночным цветком распустился фонарь. Не поймешь со сна: не то — ромашка, не то — одуванчик. Пустые койки смутно виднеются по углам: соседи — в ночной смене.

В смежной комнате слышится недовольное кряхтенье, сонный зевок. Не поднимаясь, Волощук окликает:

— Чего ты? Приснилось что?..

— Не знаю, — Тимша силится вспомнить, что же такое приснилось, и не может. Только волосы еще ёжатся на макушке. — Привиделось… а-а-а!

— Чего ты? — Волощук — босый, в кальсонах — щелкает выключателем, щурится на пороге. — Приснилось, так очнись!

Тимша спускает ноги на пол, подбирает подушку, одеяло. Плечи трясутся, как в ознобе. На руках, на ногах — гусиная, в пупырышках, кожа.

— Привиделось: будто в клети я, а сверху — «карлик»! Ка-ак садану-ул…

— Петушок ты еще, — снова зевает Волощук. — На меня всамделе падал — я молчу, сплю. А тебе только приснилось — орешь благим матом.