Горюч камень Алатырь

– А родимчик с нею случился оттого, что стряпчий ей завещание отца покойного показал и сообщил, что – никак-с, госпожа Семчинова, вашу блудную дочь наследства лишить невозможно. Ибо её покойным папенькой Ольге Андреевне через вашу голову всё имущество отказано! – Ольга поморщилась, закусила губу. – И вот эта-то папенькина предусмотрительность маменьку под корень срезала! И ведь какое там было наследство?! Курам на смех! Дом-развалюха, красная цена – сорок рублей! И то если на дрова кто купит… Куда какое царское обзаведенье! И ведь даже рассудить не сумела, что, ежели я за князем Тоневицким замужем, то на что мне эти копейки? Не замечу даже, что наследства-то лишена! Глупо, как глупо помирать из-за сорока рублей, не тебе оставленных… Но вот, как видите, – факт. И теперь я свободна. Совсем свободна! – Ольга вдруг улыбнулась. И потрясённый Николай понял, что ни разу за все годы их знакомства не видел на лице Ольги такого ясного, чистого, недоверчивого счастья.

– Вы теперь… уедете в Москву? – осторожно спросил он.

– Разумеется, НЕТ! – Ольга сердито поправила очки и снова стала прежней. – Вы, может быть, не обратили вниманья, что у меня полный класс учеников? В деревне учатся до весны! После уж другие заботы будут: пахота, сев, покосы… Дети здесь наравне со взрослыми работают, сами знаете. Так что уеду я в апреле, не раньше. Егорычу уж написала, он меня ждёт. Заживу своим домом, найду место… теперь уж не пропаду! – она снова внимательно посмотрела на Николая. – Вам я, верно, кажусь чудовищем, радующимся смерти матери, но… но какое же это облегчение и счастье!

– Я знаком с вашей маменькой и понимаю вас всей душой, – искренне сказал Николай. – Я очень рад, что страдания ваши кончены. Вы заслужили эту свободу, Оля. Стало быть, встретимся в Москве! Я ведь тоже вернусь в университет, как только провожу сестру в дорогу. Да вы хоть пирог ешьте, остыл ведь вовсе!

Ольга послушно откусила румяную мякоть, но было видно, что мысли её далеко. Какое-то время они пили чай молча. За печкой робко завёл первую трель сверчок. Скрипнул, сразу же утих, словно испугавшись, затем засвиристел уверенней, громче. Из печной трубы в унисон ему подвывала вьюга, по крыше словно кто-то топал большими мягкими ногами. Из сеней пришёл худой полосатый кот, жадными глазами посмотрел на Ольгу, и та отломила ему кусок пирога. Кот пирог есть не стал, бесшумно прыгнул на кровать и свернулся клубком.

– Вы, Тоневицкий, верно, думаете, что я сухая и бессердечная особа? – вдруг спросила Ольга, ставя на стол пустую чашку.

– Оля! Я никогда в жизни!..

– Помолчите. Боюсь, что в некотором роде так и есть. Но на самом деле я вам благодарна… весьма. И вам, и, тем более, княгине. Ума не приложу, что бы со мной сталось, если бы вы не выдумали весь этот фарс с нашим «браком», не убедили княгиню участвовать в этом и не позволили мне поселиться здесь.

– Что значит «позволили», Оля? – мягко спросил Николай. – Вы на жалованье состоите, заняты важным делом. На вас все Бобовины и ещё три деревни молятся, ученики за восемь вёрст в школу приходят!

– Да! А по-хорошему, надо бы за ними лошадь посылать! – снова вскинулась Ольга. – А то приходят простывшие насквозь, валенками мёрзлыми, как жбанами, гремят! И какая им наука, когда битый час только отогреваться надо?! Впрочем, я совсем не об этом хотела поговорить, – она вдруг снова улыбнулась, и эта улыбка вконец сбила Николая с толку.

– Оля! Да что с вами сегодня? Перестаньте улыбаться, как Лорелея, вы меня пугаете! Это смерть вашей матушки так на вас подействовала? Выбраните меня хоть за что-нибудь, чтобы я убедился, что вы – это вы! А не грустный призрак прошлых лет! Не вынуждайте меня читать вам наизусть лирические стишки «о розах и козах», как брат Сергей смеётся! Держу пари, вы тут же взбеситесь!

– А вы меня на преступление не толкайте! – Ольга невольно рассмеялась. Затем посмотрела Николаю в лицо – прямо, внимательно, – Вы очень хороший человек, Тоневицкий. И это не комплимент: от меня комплиментов ждать бессмысленно! Вы, я думаю, лучше всех, кого я знала в жизни. В моей-то жизни вы точно такой единственный. Как жаль… право, как жаль, что мы не можем быть с вами дружны!

– Отчего же, Оля? – растерялся Николай. – Вы меня простите за самонадеянность, но я полагал, что мы с вами старинные друзья и…

– Бросьте, я не такая дура. Если я вам запретила болтать о вашей любви, это же не значит, что она сама собой растворилась… не так ли?

– Да, она никуда не делась, – тихо сознался Николай.

– Ну, вот видите… А вы – «друзья»… – Ольга вздохнула, опёрлась о стол острыми локтями, – Беда в том, что я совершеннейший моральный урод… и ничего подобного почувствовать в ответ не способна. Но вы мне, правда же, очень дороги. Не думайте, что я не ценю всего, что вы сделали для меня.

– Оля, мне вовсе не нужно…

– А то, что вам нужно, я дать вам не в силах. Как может человек отдать то, чего у него нет?