Горюч камень Алатырь

«Утопнет… Утопнет же!» Ефим, вцепившись в мокрое бревно, всматривался в воду. Больше всего хотелось сигануть в эту ледяную кашу вслед за братом – но за спиной была Устька, дети… а в воде уже никого не было видно. С грохотом и треском плот перевалил через последний порог, два бревна отделились от него и тут же исчезли из виду. Сквозь секущие лицо брызги Ефим едва разглядел каменную гряду – и чёрную дыру, в которую с глухим клёкотом обрушивалась вода.

– Антип! – надрывая горло, заорал он, и эхо отразило его голос от скал. – Анти-и-ип!!!

И брат тут же появился – словно ждал этого зова. Он вылетел из реки в фонтане брызг, что-то прокричал сквозь шум и треск – и на брёвна мокрым кулём рухнула Василиса. Ефим оттолкнул её к Устинье, на середину, распластался на плоту.

– Антипка! Руку давай! Давай руку, чёрт! Живо!

Но брата больше не было видно. Пенились волны, неслись по ним сучки и щепки. В последний раз Ефим увидел Антипа уже у самого провала: видно было, как брат изо всех сил цепляется за прыгающий на воде пень.

– Анти-ип!!! Антип! Держись! Я сейчас, братка, держись! Держи-и-ись!!!

Но пень уже с грохотом обрушился в дыру. Вслед за ним полетели обломки плота, и Ефим, обернувшись, увидел, как Устинья, оскалившись от натуги, пытается выхваченной из воды веткой развернуть те четыре связанных бревна, на которых все они все ещё держались. Ефим вырвал у неё из рук ветку, с силой оттолкнулся от камней, несколькими могучими рывками вывел остаток плота на спокойную воду. За спиной гремела, падая в пропасть, река. Летел мимо суковатый плавник. А впереди уже мелькал отлогий берег, кедры и тяжёлые, замшелые, неподвижные валуны.

Они выбрались на сушу мокрые, избитые о камни, насквозь промёрзшие. Все их небогатые пожитки унесло рекой: в чёрной дыре сгинули драгоценный топор, трут и кресало, нож, котелок и самое главное – тряпичный свёрток с деньгами, которыми путники готовились расплатиться за зимний постой и фальшивые документы. Только ружьё, побитое о камни и ни на что не годное, вынесло на берег в десяти шагах. Устинья, раздев детей донага, велела Петьке прыгать по берегу и растирать Танюшку, а сама кинулась в лес за сухой корой и травой. Ефим тем временем отыскал два острых камешка, – и через полчаса упорных трудов ему удалось раздуть слабую искру в гнезде из щепочек и высохших былинок.

Вскоре на берегу пылал, трещал смолистыми ветвями огромный костёр. Возле него лежала на подстилке из лапника Танюшка. Подойдя, Устинья в который раз потрогала дочку, убедилась, что она тёплая и сухая. «Слава богу, не успела простыть.» Рядом с Танюшкой сидел голый до пояса Петька: лохмотья его рубахи сушились, натянутые на рогулину, возле огня.

– Смотри, тлеет уж… – тихо сказала Устинья, выдирая рогулину с рубашкой из земли и устанавливая её подальше. Мальчишка молчал, уткнувшись непросохшей, лохматой головой в колени. Острые лопатки его чуть заметно вздрагивали. Чуть поодаль скорчилась в комок Василиса. Устинья подошла к ней.

– Васёна, подь к огню. Разденься, обсохни. Застынешь ведь насмерть. И всё тогда… Всё тогда вовсе зряшным окажется.

Василиса даже не подняла головы. Устинье насильно пришлось поднять её и, как животное, отвести к яркому огню.

– Разденься. За дитём посмотри. Отойти мне надо. Да что ж мне с тобой, как с малой, возиться-то?!. – ругаясь сквозь зубы, она заставила Василису стянуть мокрый, тяжёлый азям, сама распустила ей волосы, перебросила на спину, чтобы пряди не занялись от случайно прилетевшей искры. И, стараясь не смотреть на худые, неподвижные, скорчившиеся у огня фигурки, зашагала к реке.

Там, у самой кромки воды, обхватив руками колени, сидел Ефим. В сумерках его фигура сливалась с прибрежными утёсами, и Устинья не сразу разглядела мужа среди камней. Подойдя, она села рядом. Ефим не обернулся. Они долго сидели не двигаясь, не разговаривая. Сумерки сгустились в плотную темноту. Со стороны костра ветер приносил запах дыма и смолы. В очистившемся небе ровно горели холодные, высокие звёзды. Равнодушно искрилась в седом лунном свете река.

– Подождать, может?.. – вдруг спросил Ефим – и Устинья до холода на спине испугалась этого незнакомого голоса. – Хоть два-три дня тут посидеть. Может, выгребется Антипка из дыры-то? Вдруг сдюжит?

Устинья молчала. Горло стиснула такая судорога, что больно стало дышать. Звёзды над ними горели всё ярче, обведённые голубыми кольцами свечения. Тихо бормотала невидимая вода в реке. На каменистой косе бесстрашно плескался, ловя рыбу, какой-то зверёк. Мимо Устиньи, почти задев её мягким крылом и на миг загородив луну, беззвучно пронёсся сыч.

– Я себя без него и не помню, – Ефим по-прежнему не шевелился, говорил, казалось, сам с собой, глядя на играющую в реке лунную рябь. – Завсегда вместе были… а теперь-то как? Что я без него-то?..

Устинья тихо заплакала, уткнувшись лицом в колени.

– И ведь понесло его! – вдруг почти с ненавистью, сквозь зубы выговорил Ефим. – Понесло к чертям на вилы – через тайгу! За-ради Васёнки этой! Кабы не эта ведьмища – выплыл бы он!