Горюч камень Алатырь

– Нет, не лучше, – резко ответила Ольга, – Маменька уже сегодня к вечеру начнёт бегать по Москве. С вами она знакома. Боюсь, что в первую же очередь сюда и явится. Заранее приношу свои извинения за то, что она здесь устроит. Впрочем, вы её уже видели – значит, не особо испугаетесь. А мне, простите, пора.

– Оля, но ведь гостиница денег стоит! И немалых!

– Ну так пойду в номера, какая разница!

– Вам там не место! – решительно заявил Николай.

– Что-о-о?! – взвилась Ольга. – Вы, кажется, берёте на себя смелость решать…

– Беру! Вы с ума сошли! Жить бог знает с кем в номерах за пять копеек?!

– В Троицком берут восемь!..

– Это ничего не меняет! Вы останетесь здесь!

– Тоневицкий!!! Что вы себе позволяете?! Отдайте мой узел, я немедленно еду к Колчиным, там люди ещё не разучились себя вести, и…

– Прошу вас, останьтесь, Ольга Андреевна, – Вера вышла из-за портьеры. – Разумеется, я не берусь вам советовать, но здесь, в нашем доме, вам ничего не грозит. Я отдам распоряжение не принимать вашу матушку.

– Смею возразить, княгиня, вы слишком мало её знаете, – отрывисто произнесла Ольга.

– И тем не менее, прошу вас раздеться и пройти в гостиную. Вы устали, намокли и слишком… взволнованы. По крайней мере, чаю мы сможем выпить спокойно, уверяю вас. Наш Сидор во время последней кампании служил в егерях. Думаю, он замечательно сможет выстроить оборону до подхода главных сил. То есть, пока Федосья не сбегает за квартальным. Я не допущу, чтобы невесте моего сына причиняли ущерб… Даже если этим занимается её собственная матушка.

Николай молча, с восхищением смотрел на приёмную мать. Семчинова тоже молчала. Её чёрные глаза за стёклами круглых очков смотрели на княгиню Тоневицкую внимательно и недоверчиво.

Минувшей ночью Швивую Горку поливал холодный дождь. Кусты сирени в палисаднике дома майорши Семчиновой отяжелели от воды. Водопад капель с набрякших ветвей то и дело обрушивался на Ольгу и Федотыча, скорчившихся на мокрой скамье.

– Оленька, иди домой! Промокла ведь уж до ниточки… – то и дело принимался увещевать отставной солдат. – Наше-то дело привычное, армейское… Я не я буду, коли этого христопродавца не обнаружу! А ты ступай! Тебе на уроки завтра, выспаться надо!

– Федотыч, отстань! – резким шёпотом отзывалась Ольга. – Мне тоже очень интересно, кто это так… пчхи… обеспокоен моей нравственностью! Ничего. Посижу. Здесь, под кустами, не очень-то и сыро…

Федотыч только тяжело вздыхал и плотней кутался в отсыревшую шинель. Дождь то стихал, то припускал вновь. Старый дом стоял без огней, тёмный, нахохленный.

– Оленька, могут ведь сегодня-то и не прийти! А то и вовсе боле не явиться! Дважды гадость сделали, ироды, так, может, успокоятся! Так что же ты будешь попусту…

– Тш-ш… Федотыч… Слышишь? Слышишь?! – Ольга схватила старика за рукав.

По ту сторону забора сквозь шелест дождя раздалось чуть слышное копошение и стук. Ольга и Федотыч разом поднялись со скамейки и выскользнули на улицу сквозь щель в заборе. Ольга несла в руках старое ружьё. Было очевидно, что весь манёвр обговорен и отрепетирован до мелочей: в саду не хрустнула ни одна ветка, забор не скрипнул, не чавкнула грязь под подошвами. Оказавшись в глухом, чёрном проулке, старик и девушка двинулись вдоль заборов, завернули за угол, прошли ещё несколько шагов, прячась за кустами, почти до самых ворот дома Семчиновой – возле которых увлечённо трудилась, орудуя квачом, худенькая фигурка.

– Вот он, – одними губами сказала Ольга. И подняла ружьё.

Выстрел загремел на весь Старопигасовский переулок. Человек у ворот инстинктивно присел – и тут же на него бурей налетел отставной солдат. Грохнуло ведро, тягучим ручьём потёк из него дёготь, послышался отчаянный визг:

– Да ты что! Дяденька Федотыч! Пусти-и-и…

– Я тя пущу… Я тя, нечисть подлая, так пущу!.. – пыхтел, выкручивая злоумышленнику руки, старик. – Да я тебя сейчас на тот свет… без покаяния… как висельника чердачного… Оленька!

– Барышня… да вы хоть ружо опустите…

– При-стре-лю! – чётко пообещала Ольга, опуская ствол оружия к лицу поверженного врага. – Отвечай немедля: для чего всё это? Зачем? За что?!

– Всё скажу, барышня… ей-богу… – придушенно сипел тот. – Пущай Федотыч выпустит тока… Глотку пережал!

– Удавить бы тя впрямь, скотину! – сплюнул старик, поднимаясь на ноги. В разрыве дождевых туч появилась луна. Мутный бок её выглянул лишь на миг, обдав тусклым светом перепачканные дёгтем ворота, стену дома и лицо лежащего. Им оказался мальчишка лет четырнадцати с рябой, вытянутой физиономией и наглыми, широко расставленными глазами.

– Прошка! – ахнул старик. – Да… как же у тебя, стервец, рука-то поднялась?! А?! Ну-ка отвечай, сукин сын, за что гадство этакое чинить взялся? Нешто барышня тебе чего худого сделала? Нешто не твоих сестрёнок, подлец, она грамоте выучила? Благодарность-то в тебе где, паршивец?

– О какой благодарности ты спрашиваешь, Федотыч? – процедила Ольга, не опуская ружья. – Прошка, отвечай, зачем ты это сделал. Или, клянусь, я выстрелю. За такую дрянь и на каторгу пойти не жаль будет.