Горюч камень Алатырь

Извозчик, ворча, натянул вожжи. Из экипажа неловко выбралась особа лет сорока пяти в измятом коричневом платье и старой, местами траченной молью накидке. Её узкое лицо с воспалёнными веками отливало нездоровой желтизной. Тонкие губы вздрагивали, словно от тика. Женщина забарабанила кулаком в калитку. Время от времени она прерывала стук и приподнималась на цыпочки, силясь заглянуть за забор. Вскоре послышались торопливые шаги.

– Бежу, бежу… Чего надобно? Вам кого, сударыня? Кто такая будете? – изумлённо спросила Федосья, открыв калитку и воззрившись на гостью.

– Майорская вдова Алевтина Тихоновна Семчинова буду, дура! Где твои господа? Князь Тоневицкий мне надобен и дочь моя Ольга! Зови немедля!

– Эка, барыня, а где ж взять-то? – развела руками кухарка. – Второго дня господа уехамши, дом пустой стоит! Никого нет!

– Уе-ехали? – со свистом втянув в себя воздух, переспросила Семчинова. – Это куда же?

– А в Петербург, куда ж ещё! На сезон зимний! Враз после венчания собрались и укатили!

– Ах, мерзавка… – прошептала Алевтина Тихоновна. – Ах, сучка драная… Обвенчалась, стало быть… Уела мать, нечего сказать… Выскочила… в княгини вскочила, мра-а-азь! Без дозволения… без благословления… отблагодарила за хлеб… да будь ты про-о-оклята! – завопила она вдруг так пронзительно, что Федосья шарахнулась от неё и поспешно захлопнула калитку. Лязгнул засов. Семчинова, взвыв, кинулась грудью на доски, калитка затряслась – но выдержала. Алевтина Тихоновна поперхнулась, взмахнула руками и, бессмысленно поводя глазами, осела на тротуар.

Из экипажа деловито выбрался Федотыч, подхватил свою барыню под мышки и молча повлёк её к извозчику. Семчинова не сопротивлялась, безвольно перебирая ногами по земле. Губы её что-то беззвучно шептали, выкаченные, безумные глаза смотрели в серое небо.

* * *

– До свиданья, Марья Александровна! Дашенька… Наденька… Адель… Может, всё же останетесь ночевать? В доме куча пустых спален! Посмотрите, ведь ветер поднимается! Того гляди, снег падать начнёт, а вы на колёсном ходу!

– Нет-нет, моя дорогая, сердечно благодарю – но мы поедем домой! Вы, надеюсь, не забыли, что завтра бал у пана Команского? Нужно как следует выспаться, подготовиться… Да проследить, чтобы наша дура Гапка утюгом платья не сожгла: с неё ведь станется! Увидимся завтра в Ставках! Непременно! До свидания же, мои милые! Вера Николаевна! Аннет! Nicolas! До завтра!

– Прощайте, прощайте! Коля, проводите гостей!

Госпожа Алферина, ни на минуту не переставая болтать, величественно выплыла в сени. За ней последовали её дочери и Николай Тоневицкий. В гостиной с открытым пианино и разбросанными по столу карточками лото остались лишь княгиня и княжна Тоневицкие.

– Господи, маменька… какое же облегчение! – со вздохом сказала восемнадцатилетняя Аннет, без всякого изящества плюхаясь в кресло и хватаясь за голову. – Да если бы они согласились остаться на ночь, я бы с ума сошла! Пожалуй, самое невыносимое в соседях – это вот эти визиты… Бал у пана Команского – ужас какое счастье! Пыльные туалеты времён очаковских и покоренья Крыма – и мазурка с прыжками до люстры!

Вера в ответ только слабо улыбнулась. Она сидела у окна и вслушивалась в доносящиеся со двора звуки: женский смех, галантный бас Николая, фырканье лошадей. Свет оплывших свечей играл в её тёмных, гладко причёсанных волосах.

– Не понимаю, почему мы не возвращаемся в Москву? – ожесточённо сказала Аннет, вскакивая и принимаясь мерить шагами гостиную. – Чего мы здесь дожидаемся? Варя с Серёжей уехали ещё месяц назад – и правильно сделали!

– Вы могли бы уехать вместе с ними, Аннет, – напомнила Вера.

– Да, право, стоило бы, – с горечью призналась Аннет. – Поверьте, если бы я знала, что Коля намерен здесь остаток дней своих провести – сбежала бы не оглянувшись! Но как можно было такое предположить?! Серёжа теперь бранится в каждом письме! А Варя, между прочим, ждёт ребёнка, и ей непременно нужны близкие люди рядом! Серёжа, конечно, обожает её, но он – мужчина, и многих вещей, известных опытным женщинам, просто не в силах понять… Ну чему же вы опять улыбаетесь, маменька?

– Вашей горячности.

– По-вашему, она неуместна?! Да Колю скоро попросту исключат из университета! Да-да, и из московского тоже! Занятия давным-давно начались, а он манкирует лекциями! Друзья пишут, удивляются, не могут понять, куда мы пропали… А мы сидим сиднем в деревне, тратим время на индюшек Алфериных и на балы в Ставках! И всё из-за сушёной воблы в синих очках!

– Аннет, вы несправедливы к Ольге Андреевне.

– Напротив – чрезмерно снисходительна! Несносный стриженый сухарь! – Аннет снова рухнула в кресло. – Вы ведь понимаете, маменька, что это из-за неё Коля не едет в Москву! Из-за неё забросил университет, и даже друзьям не пишет! Он, видите ли, «помогает» этой особе освоиться в школе! Да госпожа Семчинова давно и превосходно здесь освоилась и ничуть в не нуждается в покровительстве! А Коля попросту до смерти в неё…