Горюч-камень(Повесть и рассказы)

Уличная дверь была не заперта на засов, по обыкновению, немцы, с наступлением вечера, закрывали ее, боясь партизан. Петькино сердце гулко колотилось под фуфайкой, когда он, не стукнув щеколдой, шагнул в сени. Ощупкой нашел ручку избяной двери, осторожно потянул на себя.

Свет от керосиновой лампы на миг ослепил его, но через секунду цепкий взгляд моментально охватил всю картину в избе. Трое немцев сидели за столом, ели консервы, четвертого постояльца не было. Не увидел Петька и отца.

Немцы на легкий скрип двери обернулись и молча уставились на мальчика. Отступать было поздно. Из-за печки донесся голос Захара:

— Петька, Петька! Что же ты наделал!

Петька шагнул к отцу.

— Ну что ты натворил, паршивец! Зачем ты у них наган взял?

Отец лежал на полу, на соломе. Петька с содроганием увидел его лицо, все в кровоподтеках, волосы были всклокочены и тоже в крови.

— Папа! — бросился к нему Петька.

В это время резко хлопнула уличная дверь, взвизгнула избяная, и в хату ступил немец, четвертый постоялец. В руке у него был парабеллум — тот самый, что Петька минуту назад спрятал под стрехой.

— Кляйнес руссишес швайн! — проскрипел он сквозь зубы и бросил парабеллум на стол.

Сидевшие за столом немцы загалдели, встали. Петька весь сжался. Старший чином, унтер-офицер подошел к мальчику.

— Партизанен?

И он жестом показал, что его вздернут на виселицу.

— Ти сказать, где руссише зольдат! Ти партизанен!

— Найн — партизанен! — выкрикнул в отчаянии Петька и повторил вспомнившееся ему немецкое слово.

Отец страдальчески моргал слезящимися глазами, силился подняться, но единственная нога не слушалась.

— Сынок! Повинись, может, простят!

Петька, прижавшись, как затравленный волчонок, к простенку, молчал. Он судорожно искал выхода из создавшегося положения и не находил. Врать, что не брал пистолет, бесполезно — как видно, его ждали у дома и видели, как он прятал оружие. О спасенных же военнопленных, которые очень интересовали немцев, пусть хоть режут его на куски, он ни за что не скажет.

— Партизанен! Партизанен! — истерично выкрикивая, унтер-офицер принялся ногами избивать мальчика.

— Пан солдат! Не бей ты его! Погоди! Он все вам скажет! — взмолился отец.

Немец угомонился. Петька, скорчившись, по-прежнему затравленно молчал. Живот болел от ударов сапога, Петька от подступившей обиды и боли чуть было не заплакал. Но тут же сдержался — чтобы эти звери слезы увидели! Ни за что! На кулачках тоже бывало больно — терпел же.

Немцы о чем-то поколготали у стола. Потом один из них подошел к Петьке и ловко связал ему ремнем руки— решив, видимо, до утра подождать с допросом.

Отец всю ночь ворочался на соломе, всхлипывал, сокрушался. В полночь тихонько позвал:

— Петя! Подползи ближе, я развяжу. Беги, ради бога!

— Никуда я не побегу, — решительно отверг тот. — Чтобы тебя насмерть забили?

…Утром, когда немцы встали и оделись, Петька вдруг обратился к ним:

— Пан солдат! Я знаю, где партизаны! Я, я знаю партизанен!

— О, о! Гут-гут, мальшик! Партизанен? Гут!

Петьке крепче связали руки, двое повели его в штаб, что был на соседней улице, в бывшем здании кружевной артели. Над селом разыгрывалась метель.

За столом, куда ввели Петьку, сидел тощий немец в очках, но по погонам видно было, что он большой начальник. Немцы, приведшие мальчика, сухо щелкнули каблуками, вскинули руки: «Хайль Гитлер!»

Оставив Петьку у двери, они прошли к столу и стоя долго докладывали по-своему. Потом немцы вывели Петьку в коридор, под охрану часового, а сами удалились куда-то.

Горько было на душе у Петьки, но голова стала ясной, мысль работала четко и от этого словно прибавилось сил. Да, выхода нет. Да, он не мог убежать из хаты ночью, не подводить же еще раз отца под удар. Но он может, он должен еще сказать последнее слово, чтобы ни Начинкин, ни друзья, ни тетя Луша не думали бы о нем плохо, не заклеймили бы его позорнейшим словом— трус. Нет, он еще не сбит на колени!..

Вернулись те два немца, развязали Петьке руки и приказали идти за ними. На дороге стояла, потрескивая моторами, большая колонна мотоциклов — в колясках сидели вооруженные немцы. Все ясно!

Петьку усадили в пустую коляску переднего мотоцикла. Сидевший позади водителя немец в каске тяжело опустил ладонь на Петькино плечо:

— Мальшик, ехать партизанен!

Петька рукой показал, пусть-де едут вперед. Мотоцикл взревел и рванулся с места, за ним — вся колонна. Ладно, он им покажет «партизанен!»

Колонна мотоциклов, по знаку Петьки, проследовала через площадь, повернула в проулок и устремилась к окраине села. Сквозь снежную круговерть смутно проглянула излучина Воргола, просторный белый луг, где не так давно Петька с друзьями и дедом Веденеем пас в ночном лошадей. А там вон где-то и Горюч-камень, с полевой дороги совершенно не видный. Гордый, неприступный и никакими врагами не поверженный. Туда-то и ведет Петька фашистов, что искорежили родное село, избили его, обидели отца. Он хорошо продумал все ночью, времени для этого было много. Он ясно представлял, что ему делать. На ум пришла песня: