Горизонт в огне

К каждому предмету мебели, картинам, безделушкам, книгам, шторам, коврам, кроватям, растениям, люстрам, зеркалам – кроме нескольких предметов, которые Мадлен могла увезти с собой, – оценщик прикрепил небольшую табличку с указанием цены. В доме появились все те же, кто двумя годами ранее присутствовал на похоронах Марселя Перикура.

Мадлен вошла и замерла в ужасе.

По гостиной, приосанившись, словно генерал, осматривающий поле боя после одержанной победы, расхаживала Ортанс с блокнотом в руках, она останавливалась то у комода, то у гобелена, отступала, чтобы представить, как это будет смотреться у нее дома, потом переходила к следующему предмету или аккуратно записывала цену и номер лота.

– Скажи, Мадлен, – сказала она, даже не потрудившись поздороваться, – этот столик… две тысячи франков – не думаешь, что слишком дорого?

Она подошла к столику, провела по нему пальцем, как делала, когда хотела показать прислуге, что стерта не вся пыль.

– Ладно, допустим!

Она записала цену в блокнот и продолжила обход.

Мадлен, чтобы удержаться от слез и желания дать ей пощечину, предпочла быстро подняться по лестнице. В комнате Поля валялись раскрытые коробки, ящики, солома…

– Сложно, наверное, выбрать, да? – сказала она низким и растроганным голосом.

– Н…нет, м…мама. В…вс…все х…хор…хорошо!

Они помолчали.

– Мне так жаль, знаешь, я…

– Эт…это… сов…вершенно не…важно, м…мама.

Поль, конечно, мог пытаться ее успокоить, но ситуация была далеко не блестящей. Денег от продажи особняка Перикуров едва хватило на покупку двух квартир. В первой, на улице Дюэма, Мадлен, Поль и Влади могли прекрасно устроиться, но это был единственный достойный доход семьи, поэтому квартиру предполагалось сдавать.

Вторая служила иллюстрацией того, насколько им пришлось уменьшить свои амбиции, – гостиная, столовая, две спальни и комнатка для прислуги на мансардном этаже – еще меньше и темнее прежней, но Влади говорила, что очень довольна.

Квартира находилась на улице Лафонтена, 96[17], на третьем и последнем этаже. Лифт был слишком узким, и инвалидная коляска Поля туда не помещалась. Чтобы выйти из дома, Влади придется усаживать мальчика в лифте на складной стул и на руках сносить коляску по лестнице. Они смогут оставить только няню, которая будет делать все.

Мадлен переходила от депрессии к чувству вины.

За несколько недель она скатилась до уровня жизни мещанки, которая, чтобы сохранить и так довольно скромное положение в обществе, вынуждена подсчитывать расходы, часто от чего-нибудь отказываться, постоянно вести учет всему. Она часами плакала и не могла остановиться, но то, что с ней происходит, воспринимала с фатализмом, который зародился в ней из-за острых, нескончаемых мук совести. Конечно, у нее были плохие советники, но она последовала их рекомендациям, недостаточно поразмыслив, во всем виновата она одна. Истина заключалась в том, что она унаследовала состояние, которое не смогла сохранить. Гюстав Жубер был прав, когда напомнил ей, что бумаги она «подписала сознательно», только от нее зависело – интересоваться делами или нет.

Она получила женское воспитание. Отец, хотя и очень любил ее, вырастил Мадлен в осознании того, что в больших делах ей никогда не быть на высоте. Потеря завещанного им состояния лишь подтверждала это.

На улицу Лафонтена переехали 1 декабря.

Несколькими днями ранее было публично объявлено о предстоящем бракосочетании Леонс Пикар и Гюстава Жубера.

Вспоминать о двуличности той, кого она считала своей подругой, той, что использовала свои положение и обаяние, что смутила спокойствие Мадлен, было очень больно.

Четыре дня спустя она отправилась к мэтру Лесеру подписывать документы. Проглядывая выписку о продаже мебели, она обнаружила, что Ортанс все-таки купила столик за те самые две тысячи франков, более высокой цены никто не дал. Большая картина, на которой был изображен Марсель Перикур, досталась новому владельцу – «как воспоминание о великом человеке, построившем это великолепное здание».

– Господин Жубер дал за нее две тысячи франков, – уточнил нотариус.

– Я думала, что эту картину купил…

Мадлен не договорила. Нотариус в смущении закашлялся.

Так Мадлен узнала, что владельцем дома Перикуров теперь стал Гюстав Жубер.

В конце года Мадлен отправила Андре поздравительную открытку. Он ответил робким письмом, в котором писал о нежных чувствах, – Мадлен хотелось бы в них верить. Она позвонила в редакцию и пригласила его:

– Вы же не откажетесь зайти в гости к другу, у которого, кроме вас, больше никого не осталось? И Поль будет очень рад повидаться с вами…

Он очень занят, это непросто…

– Вы теперь не общаетесь с людьми скромного достатка, да?

Мадлен саму удивил этот аргумент. Ей стало стыдно, она хотела извиниться, но Андре опередил ее:

– Вы прекрасно знаете, что это не так! Напротив, я буду очень рад, только…

Тогда во вторник, нет, лучше в конце недели, то есть в конце следующей недели, после полудня или вечером, вечером проще, значит, в четверг… Ни один день не подходил, всегда что-то мешало.