Горизонт в огне

Поль успокоился. Признания лишили его сил, но прошло два дня, и он снова стал есть, понемногу начал слушать музыку, и Мадлен показалось, что он испытывал облегчение.

Но не она.

Она заявит в полицию. Следователь придет к ним и примет жалобу, запишет факты, вот так.

Поль волновался, крутил головой и кричал:

– Ни… ни… ни за что!

Мадлен поклялась, что они сделают так, как он захочет, но дважды заговаривала об этом, и каждый раз Поля охватывала паника, он никому не хотел этого повторять! Никогда в жизни!

Когда он сожалел, что все ей рассказал, она бросалась ему в ноги, просила прощения, она уже и сама не знала за что.

За эту сумбурную неделю стало ясно одно – Поль никогда не будет свидетельствовать, он не сможет вынести подобное испытание.

Она поклялась ему, что никогда больше не заговорит об этом, Поль кивнул – он понял, но всем своим существом показывал, что сердится на мать, и потребовалось много-много времени, чтобы эта злость утихла.

Мадлен добавила к списку своих ошибок и грехов то, что предложила Полю страдать еще раз – когда он признался ей в прожитом, признался спустя долгое время после случившегося.

С тех пор минули годы, но решение было принято за секунду.

Она подошла к секретеру, открыла его и одним махом, без колебаний и помарок написала:

Париж, 9 января 1930 года

Дорогой Андре,

прошу прощения за то, что произошло. Полю приснился ужасный кошмар, который всех нас напугал. И из-за него, к сожалению, мы лишились вашего присутствия.

Не сердитесь на него и на нас не сердитесь. Мы всегда рады принять вас у себя, вы же знаете.

У нас был для вас небольшой подарок на Рождество, Поль так хотел вручить его вам.

Не томите нас, приходите поскорей.

Ваш любящий друг

Мадлен

1933

Чтобы позабавить богов, герой должен упасть с большой высоты.

Из Жана Кокто[20]

20

Последним, кто поднялся, когда 7 января в ресторан «Тур д’аржан» пришел Гюстав Жубер, был Лобжуа, что показывало, в каком он был состоянии. Саккетти дважды слегка хлопнул в ладоши, и после небольшой паузы все зааплодировали – недолго, но достаточно для того, чтобы Гюстав успел сказать: что вы, что вы, друзья мои. Лобжуа протянул ему руку и отвел взгляд, Гюстав извинился за опоздание, сама скромность, конечно, его готовы извинить. Вот уже две недели, как он стал великим человеком.

Шум, скрип стульев, стук приборов, первые хлопки шампанского, подошли официанты, все подняли бокалы. Кто-то сказал – речь, речь!

Гюстав скромно отказался:

– Но шампанское за мой счет!

Все рассмеялись, ха-ха-ха, Гюстав не стал смешнее с прошлого года, но то было в прошлом году.

Лобжуа бессильно махнул рукой и сел напротив Гюстава, все потирали руки в предвкушении назревающей пикировки. Обмен колкостями не начнется, конечно, до того, как принесут утку с репой, пока же присутствующие завели непринужденную беседу и начали, как всегда, с политики. В этом году места для полемики не было, все дружно, не сговариваясь, согласились – левые возвращаются к власти, как неприятно.

На последних выборах избиратели не разделили надежд маленькой группы центристов на Тардье. Ничего удивительного, этому модернизатору не удалось особенно ничего модернизировать, его вера в политику, ведущую к процветанию, оказалась лишь верой в самого себя.

– Стране, – сказал кто-то, – надо бы все же осознать, что реформы необходимы!

Это передавало общее настроение группы, но сама фраза была политизирована и претенциозна, а у них, как, впрочем, и почти везде, политику не жаловали. Кроме того, что постоянные скандалы исчерпали терпение последних приверженцев и поколебали самых стойких, считалось, что никто из политиков не осмелился принять необходимые меры против нежелающих перемен французов. Саккетти резюмировал мнение присутствующих со своей легендарной ловкостью:

– Видимо, пришло время позволить действовать тем, кто действовать умеет!

Закуски еще не кончились, а важная идея уже была сформулирована. Это показывало, что все с нетерпением ждут, что скажет Жубер.

Чтобы понять столь возбужденное состояние, следует, вероятно, объяснить читателю, что произошло за три года – с того 1929-го, когда Гюстав сверх всякой меры обогатился после иракской нефти и связанных с ней событий, о которых мы знаем.