Горизонты

На другой день только под вечер вернулся отчим, усталый и хмурый. Я бросился к нему, смотрю — фартука-то на нем и нет, обгорел, одна вышитая нагрудка осталась. За нагрудкой засунуты рукавицы и кисет с табаком.

— Вот те на! — развела руками бабушка. — Говорила — рыбка да рябки…

Доставая из сумки грибы, отец сказал мне:

— Еще не выросли, Аркашик, наши зайчики. Пусть подрастут малость. Чего же зря душу губить…

«И впрямь, чего же губить? — согласился я молча. — Другое дело — грибы. Они не живые, без души грибы-то… Их можно и маленькие ломать».

— А фартук-то где? — допытывалась бабушка.

— Не ругай, Семеновна, видишь, уснули у огня. Ночью-то зуб на зуб не попадает…

— Говорила, рыбка да рябки — потеряй деньки!

17

Однако я не терял надежды, ждал: когда-нибудь да принесет отчим зайца.

Однажды он приехал с лесного сенокоса и, не распрягая лошадь, быстро вошел в избу.

— Вот и привез, — вынимая из-за пазухи какой-то серый клубочек, сказал он.

— Зайка! Зайка! — запрыгал я от восторга.

— Это хомячок.

— Еще чего выдумали, крыса ведь, — разглядывая маленького дрожащего зверька, недовольно сказала бабушка. — Много хлеба-то… Скоро волка заведете…

— Ему немного надо. Семеновна.

— Еще бы много. Хлебушко-то из колосков, голубчик, собираем.

Вечером стали кормить Фомку — так мы назвали хомячка. Почему его так окрестили? А все наша бабушка. Когда зверек стал есть, щеки у него раздулись, я даже подумал: как бы не лопнул. Бабушка смотрела, смотрела и сказала: «Ну и Фома, — и, взглянув на меня, добавила: — А ты Ерема… Фома да Ерема». Так и назвали — Фома, Фомка.

Каждый раз Фомка торопливо хватал из старого блюда пищу и, не прожевывая, прятал ее за щеки. Они так раздувались, что и впрямь смотреть было страшно.

— Весь хлеб сожрет… Можно бы поросенка выкормить, а тут крысу какую-то завели, прости господи, — недовольно ворчала бабушка.

Фомка был забавный зверек, он заменял мне Урчала. Тот давно вырос и все где-то на улице пропадал. Поест ли Фомка или поспит, обязательно умывается. Такой чистюля! Поплюет на лапки, как человек, забросит их на затылок и тянет к мордочке. И все делает так старательно и вроде осмысленно, что даже бабушка удивлялась: «Смотри-кось, крыса, а чистоту любит».

Так Фомка прожил под шестком с неделю. Прожил без особых приключений. Даже познакомился с Урчалом, и, кажется, они подружились.

Это мне было по душе. Еще зайчика бы… вот весело-то будет… Даже Колька мне позавидует.

— Все зверье из лесу собирайте, беспутевики, — не унималась бабушка. — Хлеб скормите зверью, а сами на траву сядете. Так же и мой Ваня… чтокало… Дом-то ведь можно быстро развеять по ветру.

Бабушка частенько говорила о доме. Чувствовалось, что она все же ревниво относилась к отчиму. «Не для него строились, для своих сыновей собирала добро. А где сыновья? Оля сложил голову на чужой сторонушке, неизвестно за кого воевал. О Ване — и говорить нечего: приехал, расклевил сирот и скрылся. Так все и досталось чужому человеку. Укрепит ли он дом? Сохранит ли его для внука?» — думала она и, вспоминая о пережитом, тяжело вздыхала, иногда плакала.

Как-то утром, вставая, отчим взял брюки, сунул руку в карман, а кармана-то и нет. Взглянул на штанину, а на ней — огромная дыра. Сразу понял все, молча натянул праздничные брюки и ушел. Это видела бабушка, от удивления качала головой:

— В хорошую лопотину залез… в будень-то. Ох-хо-хо. Не к рукам куделя…

На следующий день бабушка встала раньше всех, натянула на себя сарафан, — и вдруг заревела, да так, что все перепугались.

Собрались, оглядываем бабушку, — удивляемся: на платье-то сзади дыра.

«Ужели Фомка изгрыз? Эх, Фомка, Фомка, — забеспокоился я. — Зачем же он вылез из своей комнатки?»

— Подарок ведь дочерин, — всхлипывала бабушка.

— Не реви, Семеновна, куплю новый.

— Много у тебя купил-то. Завели чертову скотину… прости господи.

Тут уж и мать заняла бабушкину сторону.

— И в самом деле, выдумали… Изгрызет все, беспутый. Караулить не будешь. Даже дверцы не держат.

А Фомка преспокойно сидел на полу и старательно умывался. Это было так трогательно, что я замахал руками:

— Буду караулить, буду!

Однако Фомкино озорство еще повторилось, и мать настояла:

— Откуда взялся, туда пускай и бежит.

И отец унес Фомку в лес.

Я не мог забыть этого забавного зверька, долго скучал по нему. Даже сейчас иногда хожу в лес и думаю: вот-вот и выскочит из кустов мой Фомка.

18

Летом отчим и мать заговорили о школе. Хватит, мол, побегал, надо и за ученье браться.

— Надо, надо, чего без ученья-то ныне, хоть я же, сижу, как темная, — поддержала и бабушка. — Там тебя, паренек, вымуштруют, шалить не станешь. Чуть чего — в угол или за ухо…

— Я увернусь.

— Боек шибко. Там найдут, на то и наставники.