Примечательно, что в минуту своего наибольшего успеха Магеллан неожиданно проявил склонность к демократизму. По всей вероятности, теперь он считал возможным признать, что его противники тоже имели право на успех, что действовали они не вероломно и коварно, а, наоборот, не смогли удержаться от предостережений. Известно, что, перед тем как войти в пролив, который ныне носит его имя, Магеллан созвал всех капитанов и кормчих. Он желал знать их мнение, следует ли дальше продолжать плавание. Причем свои собственные взгляды он не скрывал. Команды здоровы, провизии припасено на три месяца вперед, настало самое подходящее время выполнить обещание, данное королю. Большинство присутствующих было того же мнения. Одни поддались красноречию адмирала, другие вспомнили день в бухте Сан-Хулиан, когда четвертовали уже мертвого капитана Мендосу, или подумали о капитане Картахене, которого оставили на берегу с небольшим запасом сухарей и вина. Правда, голоса в поддержку адмирала звучали без всякого оптимизма. Кроме того, энтузиазм моряков неприятным образом сдерживал Эстебан Гомиш, один из многих эмигрантов-португальцев, которых объединил вокруг себя Магеллан.34
Сейчас он был кормчим на «Сан-Антонио». Устами Гомиша говорил холодный рассудок: было бы совершенно неоправданным риском продолжать плавание с такими скудными запасами, ведь предстоит еще пересечь всё Южное море; теперь, когда открыт пролив, нужно с триумфом вернуться назад и организовать еще одно плавание на Молуккские острова с заново оснащенными кораблями и свежими командами. Именно так прокладывали португальцы дорогу в Индию, осмотрительно следуя от мыса к мысу, пока Васко да Гама одним смелым рывком не завершил дело, длившееся десятилетиями. Но для Магеллана, стремящегося к действию, этот вариант неприемлем. Вернуться с пустыми руками, вновь пережить интриги, мелочный торг, никчемные беспредметные дебаты и неуверенность, что при сложившейся ситуации его оправдают и снова доверят командование, когда никакой тайны пролива уже не существует. Никогда! Кроме того, ведь ему не дано знать наперед, что, приняв совет Гомиша, он мог бы спасти жизнь и свою, и еще почти двухсот моряков. И Магеллан заявил, что он поплывет через пролив и через океан, даже если ему придется питаться кожаной обшивкой рей. Затем он послал в лодке герольда, который, следуя от корабля к кораблю, объявил, что смерть грозит всякому, кто только посмеет заговорить о возвращении назад или о скудном рационе.Устье пролива, обращенное к Атлантике, так и манит моряков войти в лабиринт. Стоит исключительно солнечная погода, бухты просторны и удобны, мели легко распознаются даже издали, берега покрыты скудной растительностью, но радует глаз обильно разросшийся кустарник с листвой, как у мирта. По мере продвижения к западу берега становятся все более обрывистыми, пролив сужается, вокруг делается сумрачно из-за подступающих вплотную гор, вершины которых, покрытые снегом, достигают высоты двух тысяч метров. Проливные дожди чередуются со снежными бурями и неожиданными порывами ураганного ветра. Мрачная местность вокруг и изнуряющая борьба со встречным западным ветром, должно быть, укрепили замысел Эстебана Гомиша, который он, безусловно, давно вынашивал. Когда «Сан-Антонио» обследовал один из рукавов пролива, Гомиш поднял кинжал на капитана Мишкиту, спровоцировал мятеж и дезертировал в Испанию. Для флотилии Магеллана это означало не только потерю шестидесяти членов экипажа, но и вынужденный отказ от большей части провианта. Похищение провизии, так насущно необходимой, тем самым Гомишем, который всего несколько дней назад энергично высказывал озабоченность по поводу скудных запасов экспедиции, было самым большим злодеянием в ходе первого кругосветного плавания.
Пока «Виктория», «Тринидад» и «Консепсьон» стояли на якоре в тщетной надежде, что в один прекрасный день «Сан-Антонио» все же появится, матросы, посланные на разведку, вернулись назад с вестью, что на западе они обнаружили мыс и открытое море. В этот день люди увидели слезы в глазах адмирала. Он назвал мыс
Магелланов пролив на карте 1620 года