Горькая брусника

Из своего угла я наблюдала, как мама и Алёна тихо беседовали. Я знала: сестра сейчас рассказывает ей свои девичьи секреты и выслушивает мамины советы. Я злилась, в такие минуты мне казалось: ненавижу обеих. Признаюсь, иногда я подслушивала их разговоры и завидовала той особой связи, что существовала между ними. Моя мама по национальности настоящая полька. В годы войны её дедушку, польского офицера Янека Крицкого, не расстреляли, а вместе с другими пленными офицерами отправили в Сибирь. После войны жена деда, пани Зося, нашла его больного в сибирской деревушке Мокша. Она не побоялась отправиться в чужую страну с пятилетним сыном и единственным чемоданом в руках. Прекрасная полячка оказалась стойким бойцом. Она перенесла всё тяготы послевоенной жизни в России, но мужа выходила. В Польшу Крицкие не вернулись, в пятьдесят шестом переехали в Норильск, спустя время получили квартиру. В шестьдесят первом сын Зоси Витек женился. Через год на свет появилась моя мама. Своего прадеда Яна Крицкого я видела два раза в жизни: первый раз пуская слюни в колыбели (поэтому этого случая не помню) и второй раз, когда мне исполнилось десять лет. Прадеду было без году девяносто, он три года, как овдовел, но горе не согнуло его спину, не помутило память. Я тоже хотела бы так красиво состариться. Мама внешностью пошла не в своего отца, высокого рослого мужчину, она оказалась почти точной копией своей мамы Ванды, гордой белокурой полячки небольшого роста. Бабушка отличалась просто необыкновенной красотой, в свои семьдесят три она выглядела королевой на пенсии. Я ни разу не слышала, чтобы бабуля повышала голос или некрасиво бранилась. Когда Алёне исполнилось четырнадцать лет, бабушка подарила ей старинную брошь из червлёного золота. Изящная вещица была ценной, прежде всего своей древностью. Стрекоза на листочке клевера, выполненная филигранно и со вкусом. Сестра оценила подарок и не расставалась с ним ни на минуту, несмотря на уговоры мамы. Она отказывалась положить драгоценность на хранение и не носить брошь ежедневно. Алёна цепляла украшение у ворота на любую одежду и не снимала его никогда. Я думаю, брошь для сестры являлась доказательством её избранности и особости. Когда мне миновало четырнадцать, я тоже получила подарок – золотые серьги с изумрудами. Вручая их, бабушка Ванда сказала: «Надеюсь, ты продолжишь нашу семейную традицию и в свое время передашь эти серьги своей дочери. Серьги я отдала на хранение родителям. Уши не проколола до сих пор. В отличие от Алёны, зная свою неугомонную натуру, я себе не доверяла и попросту боялась потерять бабушкин подарок.

Мама, как потомок мелкопоместных польских дворян, унаследовала от них красоту, элегантность, гордость, граничащую с гордыней и маниакальную чистоплотность. Поэтому ей было трудно понять меня, которая обожала возиться после дождя в лужах, бегать босиком по траве, возиться с букашками, а при первых же звуках музыки скакать, как молодая лошадь, называя это непотребство танцем. Даже маленькой я догадывалась: мы «разной группы крови», но это не мешало мне любить маму.

Приходил с работы усталый отец, увидев меня в углу, сочувствовал:

– Ты так полжизни в углу проведёшь, если не научишься идти на компромисс.

Я представляла этот самый компромисс маленьким лысым дядькой с кривой улыбкой, приниженно кланяющимся на каждом шагу, и вздрагивала от гадливости. Папа шёл на кухню. Мама разогревала ужин, Алёна рассказывала ему о моей новой выходке.

– Сколько она стоит в углу? Час? Может, хватит? Выходи доча. Надеюсь, ты осознала. Будешь исправляться?

Я молчала, опустив голову. А папа смеялся:

– Партизаны не сдаются!

Мама обижалась:

– Ты зачем её выпустил? Хочешь быть добреньким, а я получается злая. Если не переломить её упрямство, то в жизни ей придется несладко.

– Доча, ты не будешь больше трогать мамину косметику?

– И не собиралась, – буркнула я.

– Вот и молоток. Иди ужинать.

– Не хочу. Я пойду к себе в комнату. – Мне не хотелось видеть снисходительную улыбку сестры.

– Получил! – вспыхивала мама и тонкими пальцами поправляла прическу. – Поощряй её дальше, скоро она на голову сядет.

Последний год перед отъездом сестры на учебу превратился для меня в долгий кошмар. Мне исполнилось девять лет, Алёне семнадцать. Она тайком от родителей стала курить. С меня сестра взяла клятву – молчать о её шалостях. Я ненавидела доносчиков, поэтому и не пикнула о проделках Алёны. А она умела добиваться своего. В доме по мелочи стали пропадать деньги. Мама первая заметила неладное и спросила меня. Я не поняла о чём идет речь. Тогда она зашла в мою комнату. Открыла шкаф и на нижней полке, в дальнем углу нашла куклу Барби. Я сильно удивилась: откуда она взялась? Мама побледнела и спросила:

– У тебя мало кукол? Ты воруешь деньги у родителей и покупаешь эту дребедень!

Я возмутилась:

– Никогда не брала деньги без спросу, а эту куклу вижу в первый раз.

Мама выпрямилась, сжала подрагивающие пальцы в замок.