Горькая полынь. История одной картины

Опередив его, Джен торопливо шмыгнула за дверь и со всех ног, но на цыпочках и бесшумно, кинулась по коридору к своей комнате. Сердце ее бешено колотилось, да так, что от шума в ушах девочка, вбежав к себе, без сил привалилась лопатками к косяку и медленно сползла на пол. Хорошо, что она сдержала порыв и не выскочила к ним — может быть, сокращение уроков у Шеффре будет наилучшим выходом, а синьор Фальконе окажется не столь наблюдателен и не заметит регулярности неизбежных трех-четырех дней отсутствия, как заметил кантор. Плохо только, что учитель музыки успел обратить на это внимание рассеянной доньи Беатриче, теперь отвести ей глаза будет намного труднее. Думать о том, что произойдет, когда они узнают правду, девочка боялась и откладывала эти мысли в долгий ящик. Сейчас ее спасало стягивающее грудь наподобие древнегреческого строфиона батистовое полотно, которым она туго оборачивалась каждое утро. Наказ старой цыганки Росарии стоял в ушах: пока все думают, что ты мальчик, — ты в безопасности.

Зеркало на умывальном столике отразило взволнованное смуглое лицо, на котором от загара еще ярче светились синие зрачки, слегка притененные сверху отражением густых черных ресниц. Эти правильные и ласковые черты — аккуратный, слегка вздернутый нос, полные, четкой лепки губы, высокие скулы, большие миндалевидные глаза — никогда не обретут мужской жесткости и не посуровеют ни на йоту. Не погрубеет и голос, чего напрасно опасается синьор Шеффре. Никогда не разойдутся вширь плечи, хотя мышцы ее тела крепки, а сочленения суставов гибки. Однако несколько лет это еще не привлечет излишнего любопытства: Джен видывала немало юношей, нежностью лица и тела соревновавшихся с женщинами, — поэтому до поры до времени на сей счет ей можно быть спокойной. Хотя встреча с доктором, на которой может настоять опекунша, бесспорно будет катастрофой. Тогда, чтобы избежать осмотра и разоблачения, придется сбежать и искать удачи в иных краях, как можно дальше отсюда. При мысли об этом вспоминались новые друзья, а сердце заходилось тоскливым плачем. И зачем, зачем она родилась девчонкой, да ко всему прочему еще и настолько похожей на девчонку?..

Глава вторая На вилле Галилея

Означенный в приглашениях день выдался необычайно прохладным для начала лета, но этот факт не отвратил даже высоких вельмож. Празднество было затеяно на манер городского гуляния: гости любовались не только убранством виллы придворного философа-астронома, но и ее окрестностями. Самые зябкие могли погреться у специально разожженных по такому случаю костров, где слуги обжаривали всевозможные колбаски и мясо, обнося затем переполненными снедью блюдами участников пикника, аппетит которых на свежем воздухе разыгрался не на шутку. Даже часто страдавший от желудочных недомоганий герцог позировал своему художнику на фоне роскошной усадьбы с нанизанной на двузубую вилку салсиццей с сыром и охотно шутил. На бледных его щеках теперь проступил едва заметный румянец, а в темно-серых глазах играли огоньки задора, что было весьма кстати для портрета.

Живописец являлся сыном и учеником знаменитого мастера Алессандро Аллори. Кристофано был старше его светлости на тринадцать лет и уже значительно преуспел в семейном ремесле, поскольку ему уже давно и охотно делали заказы первые семьи Флоренции, а теперь пожелал видеть при своем дворе сам правитель Тосканы. Аллори писал портрет герцога в сопровождении музыки придворного оркестра, окруженный подмастерьями и зрителями. Козимо II нравилась правдивая манера Кристофано, смело передававшего на холсте все фамильные черты последних поколений Медичи, в которых без остатка растворилась благородная классическая жесткость лиц их предков. Да, герцоги эпохи Леонардо очень удивились бы, представься им возможность получить из будущего портреты своих праправнуков и праправнучек. У женщин и мужчин нынешних Медичи были одинаково вытянутые, неопределенной формы лица, тяжелые носы, гигантскими каплями нависающие над пухлыми и безвольными, как будто нарисованными ребенком, губами, редкие и невыразительные брови на почти не выделяющихся надбровных дугах. И только глаза — пусть тоже не поражавшие красотой, с тонкими ресницами, чуть воспаленные и будто бы вот-вот готовые прослезиться — своим цепким взором выдавали в этих людях недюжинный ум, который всегда легко и охотно стремился к обучению и развитию. Таким был и молодой герцог Тосканский, после смерти отца семь лет назад принявший на себя все тяготы управления огромной областью, что имела выходы к морю и считалась колыбелью самых выдающихся ученых и созидателей в стране.