Горькая полынь. История одной картины

Конец 1 части

2 часть Кантор Шеффре

Рой поглубже, где стоишь!

Там первопричина!

Пусть кричат невежи лишь:

«Глубже — чертовщина!»

Фридрих Вильгельм Ницше

Глава первая Светила Медичи

Говорят, услышав фривольную песенку, что гуляла в народе, высмеивая глупого церковника с его доказательствами небесного устройства в виде хрустальных сфер и приколоченных к ним звезд, Великая герцогиня Тосканская Кристина Медичи, мать правителя Флоренции, ужаснулась и воскликнула:

— Ну вот еще! Откуда эта хула?!

Говорят также, что его высочество герцог тут же и успокоил матушку, объявив о своем желании приблизить ко двору пизанского профессора математики по имени Галилей, открывшего четыре новые звезды у подножья трона звезды-Громовержца, которое тот посвятил величию династии Медичи в своей книге «Звездный вестник».

«Едва лишь на земле начали блистать бессмертные красоты твоего духа, — говорилось в издании от восьмого марта 1610 года, — как на небе яркие светила предлагают себя, чтобы словно речью возвестить и прославить на все времена выдающиеся добродетели. И вот они — четыре звезды, сохраненные для твоего славного имени, и даже не из числа обычных стадных и менее важных неподвижных звезд, но из знаменитого класса блуждающих; вот они с удивительной быстротой совершают свои круговые движения с неравными друг другу движениями вокруг благороднейшей других звезды Юпитера, как бы родное его потомство, и в то же время в единодушном согласии совершают великие круговые обходы вокруг центра мира, то есть самого Солнца, все вместе в течение двенадцати лет. А что я предназначил эти новые планеты больше других славному имени твоего высочества, то в этом, оказывается, убедил меня очевидными доводами сам создатель звезд».

Колеблясь между ворчанием оскорбленных религиозных чувств и мурлыканием удовлетворенного тщеславия, Кристина предпочла первому второе и согласилась с доводами сына, намеренного пригласить профессора Галилео Галилея на должность придворного философа, а также сделать его преподавателем точных наук для многочисленной родни Медичи.

— Как справедливо отметил профессор, сударыня, — продолжал Козимо, улыбаясь и целуя холеные руки герцогини-матери, — между тем, что божественное провидение отметило именно род Медичи, ниспослав нам задачу поддержания благополучия Тосканы, и открытием новых светил бесспорно существует нерушимая связь. Наш родовой герб недаром с такой прозорливостью всегда содержал четыре звезды еще задолго до того, как сер Галилей рассмотрел их в свою увеличивающую трубу.

Звезды, а вовсе не пилюли, как толковали злые языки[18], хотел подчеркнуть герцог, но произносить этого вслух не стал.

Со дня выхода «Звездного вестника» все просвещенные граждане Флоренции твердо знали: четыре звезды, кружащие вокруг Юпитера — это Козимо Медичи и три его брата, благороднейшая звезда Юпитера — символ Козимо I и рода Медичи, и вовсе не Галилей открыл эти звезды, а сам Всевышний, по словам скромного ученого мужа, открыл их Галилею. Пришлось смириться с этим и Кристине, хотя признание заслуги ученого логически влекло за собой снижение авторитета духовенства в глазах жителей Тосканы. И, дабы придать своим действиям вид доброй воли, а не размахивания белым флагом, герцогиня холодно заявила, что, несмотря на все, по-прежнему хотела бы найти автора богохульной песенки и побеседовать с ним с глазу на глаз.

— Я не возражаю, сударыня, но до сих пор еще никому не удавалось изловить и куда менее безобидных пасквилянтов. Когда творение уходит в народ, над ним уже не властен и сам творец, вам ли не знать, моя синьора?

И все же с молчаливого согласия Козимо Кристина Лотарингская разослала переодетых шпионов по притонам столицы в надежде зацепить хотя бы ниточку, которая смогла бы вывести их на след еретически настроенных сочинителей.

Одна из таких забавных песенок о светилах, не желавших быть шляпками гвоздей в небесной тверди, дошла до самого синьора Галилея и вызвала у него приступ гомерического хохота. В ней, в той самой, возмутившей Великую герцогиню, говорилось о каком-то глупце в сутане, который расколотил множество хрустальных сфер, доказывая в жарком споре библейское мироустройство и пытаясь вбить в них гвозди звезд. Мотив ее, как понял музыкально одаренный профессор, был сочинен откровенно не в народе, уж слишком он был легок, красив и изящен по сравнению с незамысловатыми мелодиями простолюдинов. Никто не знал имени композитора, но ходили слухи, что это наверняка кто-то из известных маэстро страны. Галилео даже выучил ее наизусть и изредка напевал под нос, когда никого не было поблизости. Как всякий человек, давно привыкший к своему мировоззренческому одиночеству, синьор астроном всякий раз удивлялся и становился почти по-детски растроган, вдруг обнаруживая у себя единомышленников.