Горькая полынь. История одной картины

— А то, что вчера ночью вы мило побеседовали с самим Шепчущим убийцей, как его прозвали в здешних краях. Молодец этот последние пару лет изрядно покуролесил по всей Тоскане — вообразил себя Авентинским латроном[26]! И вот что интересно: то он появляется с шайкой, то в одиночку, непредсказуем, как сам дьявол.

— Почему же он шепчет?

— О, вот на этот счет у нас в Барджелло уйма предположений — и кто во что горазд. Есть даже курьезное мнение, будто Шепчущий — это женщина.

— Женщина?!

— Ну да, дескать, для того она и говорит шепотом, чтобы не разоблачили.

Шеффре скептически поджал губы:

— Да нет, быть того не может. Я, конечно, уже плохо соображал, когда он подошел ко мне, но… Нет, нет, не могла это быть женщина! И рост…

— Что рост?

— Слишком высокий для…

— И такие дамы встречаются, уж вы мне поверьте, Шеффре. Великанши! Их племя даже в корсары затесывалось, а вы говорите… Но все же тут я соглашусь с вами: вряд ли Шепчущий — женщина. А еще, если кто оставался жив после встречи с ним, рассказывают, что он любит цитировать библейские фразы.

— Например?..

— Иаиль, Юдифь… Томирис… «Ты жаждал крови, царь персов, так пей ее теперь досыта» — каково? Может, потому и бытует версия о Шепчущей?

— Юдифь… — пробормотал кантор, невидящим взглядом уставившись на свои ножны в углу.

— Хотя, скорее всего, это все слухи ради красивого словца, чересчур уж все это… э-э-э… попахивает книжными историями… Кстати, а как вы познакомились с синьором Стиаттези?

Шеффре словно бы очнулся:

— Что? Ах, со Стиаттези… С ним — случайно, вчера. Я был прежде, до него, знаком с его супругой: она в моем классе писала портрет одного из учеников во время занятий…

— Да, да, та самая знаменитая неприхотливая Эртемиза Великолепная… Берется за любые заказы, никогда не торгуется о цене, никогда ее не назначает, выполняет все в лучшем качестве и в срок, как одержимая. Необычная женщина, я полагаю. Впрочем, уж кого-кого, а вас ее привычки вряд ли удивят — вы в точности такой же, мой друг, и я вынужден с прискорбием констатировать эту истину!

Они рассмеялись. Никколо поднял лицо и обвел глазами всю комнату, не исключая и местами потемневший лепной потолок:

— Не слишком-то здесь презентабельно для такой особы, как она. Видел ее только что: хороша, как богиня, и, кажется, умна. Скорее всего, весь вопрос заключается в господине Стиаттези, как вы считаете, маэстро?

Кантор повел плечом, но он прямого ответа уклонился, давая понять, что не имеет ни малейшего представления.

— Ну что ж, рад был вас увидеть, Шеффре, и желаю вам как можно скорее поправиться. А меня, как всегда, зовет долг! Попробуем найти остальных, тех троих уцелевших, но, я полагаю, вы догадываетесь, что это вряд ли получится? До встречи.

— Никколо! У меня к вам небольшая просьба: вы могли бы кого-нибудь отрядить ко мне домой и предупредить Стефано, что я жив и скоро вернусь? Он всегда слишком переживает, если я не предупреждаю его об отсутствии…

Уже стоя в дверях, да Виенна усмехнулся и кивнул:

— Хорошо.

Встречать ее высыпала вся «страхолюдская» рать. Эртемиза даже не ожидала, что их всех вместе может быть так много, больше, чем тогда, на вилле Галилея. Но что-то уж больно ласковы они были сегодня и покладисты, не к добру это. «Всё вы, душенька, на нас наговариваете, вот даже обидно как-то!» Она туфлей отпихнула одного с дороги, чтобы открыть дверь, но и такое отношение все альрауны встретили безропотно. Не иначе как что-то натворили! «Совсем чуть-чуть. Ничего, что вы не сделали бы сами, будь вы на нашем месте, душенька!» Ах, негодяи! «Он сам напросился! Кто ему позволял называть вас фурией и змеей?»

— И что вы сделали? — медля открывать дверь, сквозь зубы спросила она.

«Показали ему настоящую фурию»…

«И змею»…

— О, господи… — Эртемиза воздела глаза к сумрачному небу и вошла в дом.

Внутри было тихо.

— Джанкарло!

Юноша возник тихо, как призрак.

— Пойди в мою мастерскую и подними в комнату господина мольберт с картиной.

— С которой, синьора?

— Она сейчас стоит в углу, накрытая зеленым полотном.

— Сию минуту, мона Миза!

Слуга удалился, а Эртемиза, поправив волосы, поднялась в комнату мужа.

— Вы не спите, синьор Шеффре?

Он отложил книгу. Глаза его светились сейчас, как две голубые звезды:

— Нет. Тут ваша служанка нашла мне почитать…

— Как вы чувствуете себя?

— Лучше, чем когда-либо.

Она, как заговоренная, смотрела в глубину этих звезд.

— Вы сегодня ночью столько говорили про Венецию, что я как будто там побывала. Вы венецианец?

Шеффре чуть изменился в лице, звезды погасли, налившись дымчатой мутью, которая поглотила даже зрачок, словно бельмо, и он ответил через силу:

— Да… Точнее, родился я на Крите, но с девяти лет жил в Венеции.

Эртемиза будто натолкнулась на стену. Он стал холоден и как будто даже враждебен. Никогда прежде она не видела кантора таким отчужденным и почувствовала свою вину за то, что вторглась, куда не приглашали. Положение спас Джанкарло, с грохотом втащивший в комнату мольберт, а следом и закрытый зеленой тканью холст.

— Еле забрался в мастерскую, мона Миза, — пожаловался слуга, устанавливая картину.

— А в чем там дело?