Горькая полынь моей памяти (СИ)

  – Почему ничего не сообщили? – Дамир мерил широкими шагами зал, всеми силами сдерживая отчаяние и злость. Если позволит просочиться хотя бы толике собственного раздражения, оно снесёт не только дом из огнеупорного кирпича, но и сравняет высокий берег Волги с лениво текущей темнеющей водой.

  – Что бы ты сделал? Чем бы помог?

  – Я бы прилетел!

  – Чем бы ты помог? Ты не врач, – спокойно отвечал отец. В который раз.

  – Неважно, я бы прилетел!

  – Ты бы не сделал больше, чем мы и врачи, ничем бы не помог. На всё воля Аллаха.

  Воля Аллаха. Дамиру хотелось выть в голос – не слишком ли жестокая воля? Стоит ли покоряться ей бездумно? Есть ли Аллах – или это всего лишь квинтэссенция людских чаяний о справедливости? И есть она – эта справедливость?

  Он что-то проорал отцу, бросил страшные обвинения в адрес матери, перепугал Кариму, та от слёз начала заикаться. Динар с рёвом убежал в свою детскую, там же прятались Алсу и Назар. Эби осуждающе качала головой и повторяла: «Ах ты, собака немая… Удумал!»

  И только Эля спала беспробудным сном под действием медикаментов.

  Юнусов появился как нельзя кстати. Его вызвонила Карима, в ужасе крича в трубку, что Дамир сошёл с ума и сейчас или он убьёт папу, или папа его. Наверное, сестрёнка действительно сильно перепугалась в тот день. Дамир до сих пор не мог вспомнить подробности и был благодарен родным, что они не напоминали ему о том помешательстве.

  И он пил, пил много, не закусывая, не разговаривая, глушил коньяк, как воду, под немым взглядом друга. Тот ничего не говорил, никак не комментировал происходящее, наливал алкоголь, время от времени пытаясь заставить съесть хотя бы кусок мяса или хлеба. Дамир только пил. Пил и не пьянел. Пил, задавался сотнями, тысячами вопросов и не находил на них ответы. Он не пытался заглушить боль, уже тогда он понимал – боль растекается по его телу, завоёвывая территории, и уступит место лишь тотальному равнодушию.

  Пил, пока не открыл глаза прямо в солнечный свет. В своей спальне. Постель была примята, со стороны, где должна лежать Эля, только скомканная подушка и солнечный луч. Дамир встал, огляделся: чёрное платье сброшено в углу, у кровати валяются брюки, всё ещё в земле с поля и кладбища, мятая рубашка болталась на теле.

  Он спустился вниз, как был, в трусах и грязной рубашке, в которой спал.

  – Где Эля? – вместо приветствия спросил он Кариму, топтавшуюся на кухне в аккуратной школьной форме. Значит, будний день, мелькнула мысль. Счёт дням Дамир потерял.

  – Не знаю, – Карима хлюпнула носом. – Мама говорила, ей к врачу нужно…

  – Она не дождалась меня? – рявкнул он.

  – Я не знаю! – заревела Карима.

  Дамир почувствовал себя мудаком, что бы ни случилось, сестрёнка точно не виновата. Если он, взрослый, почти тридцатилетний, не может принять действительность, то маленькая школьница, чьей самой страшной проблемой до этого года было не выученное домашнее задание – тем более.

  Эби закрылась у себя в комнатушке, должно быть спала. Ни матери, ни отца дома не было, сестёр и брата в лицей отвозил водитель. Эля не появилась. Дамир автоматически, который раз за месяц, набрал её номер, уже не особо надеясь на ответ. Она становилась для него миражом, дурным сном, наваждением. Рингтон раздался из-под скомканного одеяла, телефон сиротливо мигал на синем постельном белье, высвечивая надпись «Дамирчик», как насмешку.

  Дамир взял смартфон в руки, пробежался по звонкам – ничего особенного. Несколько незнакомых входящих, исходящих, на поверку оказавшихся телефонами областной больницы и какого-то врача. Звонок от Иванушкиной, записанной как Наталья Сергеевна, и бесконечные неотвеченные звонки Дамира, как и сообщения его – непрочитанные.

  Он оглядел комнату: вещи Эли на месте… кто знает, что в голове у этой непредсказуемой, необъяснимой девочки?

  А ему по-прежнему нужны были ответы на вопросы.

  Дамир собрался быстро, отыскал в шкафу джинсы, накинул серую толстовку, почистил зубы и рванул в город, в Областную больницу, где поднялся в отделение педиатрии, к Иванушкиной. Человеку, который не станет прикрываться Богом, Аллахом, чьей-то волей, сбрасывать звонки и реветь в три ручья.

– Пиздец, ты страшный, – встретила его Натка, сразу обозначив ситуацию. – Пошли на улицу, ты мне сейчас пациентов распугаешь.

  – Пошли, – согласился Дамир. Он бы пошёл куда угодно, лишь бы узнать, что произошло.

  – Ты знаешь, что случилось с Тимуром? Отчего всё произошло? – в лоб задал вопрос Дамир, ему было не до подбора слов, Иванушкина не нежная Карима.

  – В смысле? – Натка посмотрела на приятеля, как на сумасшедшего.

  – От чего он умер?

  Натка произнесла диагноз, не говоривший Дамиру ровным счётом ничего, набор звуков, не более. Он, естественно, читал о беременности, её течении, родах, первых месяцах жизни младенца. Жизни, а не смерти.

  – И ничего нельзя было сделать?

  – Можно, – прищурилась Иванушкина, окидывая Файзулина взглядом, от которого и черт бы спрыгнул в преисподнюю, кусая собственный хвост. – Аборт!

  – В смысле?

  – В прямом. Аборт, искусственные роды.

   – Подожди… – Дамир мотнул головой. – Почему?