Горькие лимоны

Вид у деревушки был совершенно очаровательный; архитектура в лучших сельских традициях— сквозь огромные сводчатые двери с обычной в здешних деревнях резьбой, в которой до сих пор при желании можно угадать венецианское влияние, светят из внутренних двориков турецкие, под куполом, нужники; допотопные турецкие ставни-жалюзи на окнах. Такую чистоту, такую неподдельность встретишь разве что на Крите, да и то в горах. И повсюду — розы, и бледные облачка миндалевого и персикового цвета; на окнах, в навесных ящичках из старых канистр, растут лекарственные травы; и венчает каждый дворик, этаким посланником из моего индийского детства, роскошный зеленый веер банановых листьев, шуршащих на ветру, как пергамент. Сквозь притворенные двери таверны — скорбные всхлипы мандолины.

На самой вершине склона, там, где деревня уступала место диким горным зарослям, стояла старая ирригационная цистерна, и здесь наш провожатый свернул за угол, вынув из-за пазухи железный ключ размером с предплечье взрослого мужчины. Мы вскарабкались вслед за ним на последний пригорок и вышли к дому, большому кубической формы дому, какие не строят турки-киприоты: с массивными резными дверьми, сработанными во время оно для какой-то вымершей расы гигантов и для их циклопических стад.

— Очень стильно, мой дорогой, — сказал Сабри, указывая на прекрасные старинные окна с резными деревянными ставнями, — но что задом, что задом! — и он с видом знатока пнул ногой стену, и от нее отвалился кусок штукатурки, открыв его наметанному глазу все тайны постройки. — Саманный кирпич, глина пополам с соломой.

Что, конечно, предоставлялось в высшей степени неприемлемым.

— Да, ладно, — сказал я, взбудораженный смутным внутренним чувством, которое наверняка не смог бы облечь в слова. — Бог с ним. Раз уж мы сюда пришли, давай посмотрим.

Хозяин всем телом повис на ключе, чтобы повернуть его в замочной скважине — замок был допотопный, на револьверной пружине, какие встречаются иногда в средневековых английских домах. Мы тоже поднажали, упершись ему в плечи, и давили до тех пор, пока ключ со скрежетом не повернулся, и огромная дверь не подалась под нашими общими усилиями. Мы вошли, а хозяин тем временем откинул две могучих щеколды, на которые была заложена вторая створка двери, открыл их обе и подпер вязанками прутьев. На этом его интерес к предприятию угас окончательно, поскольку он остался почтительно стоять в дверях, не снимая с головы мешка и, выказывая ни малейшего любопытства к тому, что мы делаем. На первом этаже было сумеречно и тихо — и на удивление сухо, если учесть то, что творилось снаружи. Я постоял немного, прислушиваясь к ритму собственного сердца и оглядываясь вокруг. Четыре высокие двойные двери с резными старомодными панелями были великолепны, как и оба выходившие в холл окна, закрытых деревянными, в турецком стиле, прорезными ставнями. Пропорции дома и его расположение рождали самые волнительные ожидания; даже Сабри понравилась резьба, в самом деле великолепная и прекрасно сохранившаяся.

Пол, хотя и земляной, был сух и будто выложен плиткой. Стены этого дома явно обеспечивали хорошую изоляцию — хотя, в общем^го, с саманом всегда так, если кладка достаточно толстая. В банановых кронах снаружи стенал ветер, а в минуты затишья слышался еще более приглушенный плач мандолины.

Сабри, наконец, сумел перевести дух и приступил к детальному осмотру всего и вся, я же, по-прежнему одолеваемый смутным чувством, вызванным знакомством с этим домом, прошел в самый конец зала и стал смотреть, как дождь лупит по гранатовым листьям. Площадь сада вряд ли превышала двадцать квадратных ярдов, но деревья здесь росли так плотно, что их кроны составляли единую, почти непроницаемую кровлю. Их было слишком много — часть придется вырубить: я даже вздрогнул, поймав себя на этой мимолетной мысли. Не рановато ли распоряжаться? Я еще раз рассеянно их пересчитал: шесть мандаринов, четыре горьких лимона, два граната, два тутовых дерева и высокий, наклонно растущий орех. По обе стороны сада стояли дома, но их было совсем не видно за зеленью. В этой части деревни, на крутом склоне, дома строили на уступах, один балкон, над ним еще один, а между ними деревья. Кое-где сквозь зелень проглядывало море или очертания уголков аббатства.

Мои мечтания прервал громкий, похожий на мычание звук, на секунду я даже испугался, что Сабри принес себя в жертву, обнаружив в одной из комнат стропила и балки в ужасном состоянии. Но нет. Мычала телка. Она стояла в ближайшей к выходу комнате, привязанная к вделанному в стену кольцу, и с печальным видом жевала жвачку. Сабри осуждающе поцокал языком и притворил дверь.

— Чертова корова, мой дорогой, — улыбнулся он со снисходительностью истинного горожанина по отношению к нелепым мужицким привычкам. — Прямо в доме.

Были еще две довольно приличные комнаты, соединенные старинной створчатой дверью, и в них пара резных комодов. Вот тут-то и начались сюрпризы.