Горькие травы

— Да нет, знаешь… Мне придется задержаться, попозже приду. — Он испугался: она могла почувствовать ложь (он действительно лгал сейчас), и заторопился: — Совещание у директора, мне нужно быть.

— Сколько совещаний, совсем ты от дому отбился, — пожаловалась Солонцова, отводя погрустневшие глаза, притронулась к заржавевшему корпусу старого фрезерного станка и отряхнула пальцы.

— Я тебя провожу.

— Не надо, — засмеялась она, — не школьница. До вечера, Митя.

— До вечера.

Он прошел в заводоуправление, бесцельно потоптался по коридорам, заглянул в несколько комнат. В длинных грязных коридорах валялись окурки. Поляков прошел в ленинский уголок. Дома, в теплоте и уюте, думать о сложных, требующих активного вмешательства вещах не с руки, не хватало духу, и он всякий раз откладывал. На него налетал Васек со своими задачами и макетами, и Катя, такая теплая, понятная, ничего не требующая.

— Катюша, — сказал он недели через три. — Ты, пожалуйста, не волнуйся. Посмотрю, познакомлюсь — и сразу назад. Дней на пять, не больше. Конечно, все решится не сразу, может, только к Новому году. Там ведь перевыборные собрания. Я уеду сегодня к вечеру, в пятницу примерно вернусь.

— Не жалеешь завод?

— Жалко, как не жалеть. В деревне люди нужны. Не смотри на меня так. Пойми, хочется что-то переменить в жизни. Кисну в последнее время.

— Говоришь, говоришь…

— Ты меня знаешь, Катя. Я не болтун, увидишь. Я покажу.

— Кому покажешь, Борисовой?

— Ей тоже… — Поляков остановился. — Катя, неужели тебе не интересно? Ведь все новое будет. Люди, дело, квартиру сразу дадут в МТС новую. Васе не вредно будет здоровой жизнью пожить, а то он что-то бледный последнюю зиму. Солонцова тряхнула брюками, которые отпаривала.

— Некогда мне, Митя. Ты ведь у нас мечтатель. Смотри, как новый костюм отделал, второй день мучаюсь.

— Да, да, прости, я не заметил, — не сразу ответил он.

— Сам не знаешь, чего хочешь, Митя. Мечешься от одного к другому. Я не держу, делай, как сам знаешь. Вот рубашка чистая, носки.

— Зачем они мне, вернусь дней через пять.

— На всякий случай, рук не оттянут. Смотришь, пригодятся.

— Ладно, положи. Катя, почему ты во всем со мной соглашаешься?

— Почему ты решил?

— Значит, решил, если спрашиваю.

— Митя, зачем ты? Я хочу, чтобы тебе лучше было.

— А тебе, тебе?

— Мне?

— Да, тебе.

Как скажешь, что ей ничего не нужно, кроме него. Она низко наклонилась над утюгом. Волосы упали на глаза. Он взял у нее утюг, убрал со лба волосы, пригладил. Она не выдержала — жалобно моргнула.

Зря он, бесполезно, ничего не нужно спрашивать. И всегда так. Он хочет ей сказать что-то нужное обоим — и не может. Всякий раз она пугается и глядит виновато, и он ничего не говорит, не может ничего сказать.

От автобусной остановки Солонцова возвращалась медленно. Со скрежетом счищали с тротуаров дворники грязный, налипший комьями снег и каждого прохожего оглядывали с ненавистью, как личного врага. Дробные осколки заледеневшего снега то и дело обдавали ноги Солонцовой. Опять придется пальто чистить. Сегодня у нее свободный день, и она думала просмотреть все Васину одежду и, если нужно, починить. Другой работы по хозяйству много, еще утро, нет и десяти — день длинный-предлинный, ни за что приниматься не хочется. Вот если бы Митя дома ее встречал, все бы у нее закипело.

Она устала притворяться, ничего не понимать. Нужно ему сказать, вот он вернется, и все сразу сказать. Как в воду… Закрыть глаза и сразу. Пусть думает что хочет. Вот так просто взять и все сказать. Так, мол, и так, родной, вижу, опостылела тебе, надоела. Неинтересно со мной. Спасибо тебе за все, а теперь попрощаемся.

Она остановилась, чтобы переждать машину, и увидела, что идет совсем не в ту сторону. Машины шли сплошным потоком, месили тертый, вспухший под колесами снег. Она ждала и ясно представляла себе, как Митя вернется и она ему будет говорить. Она будет настаивать, она не позволит. Она так любит его, что не позволит. Он — все для нее, и поэтому она не позволит. Пусть идет себе. Он инженер, умный, его уважают. И дело тут такое — винить некого. Она знала, у них это временное, знала наперед.

Машины шли, зеленого светофора все не было. Она стояла, сжимая в худых руках сумочку и глядя себе под ноги. Другие переходили, она никак не решалась сойти с тротуара. Один раз шагнула, тут же вернулась и все не могла решиться.

Дмитрий, трясясь в автобусе, тоже думал о ней, думал, что слишком все устоялось в их отношениях и она перестала его понимать. Впервые он думал о ней как о чем-то постороннем и с обидой. Что ж она, совсем не хочет понять? Ей нужно спокойствие, постоянность всего — и вещей и отношений. Больше она ни о чем не хочет думать. А если ему опротивело, ему не хватает именно того, чего она боится? Тогда как?

Он отъезжал от дома дальше. Поля, голые ракиты и березы бежали стороной, и ему становилось легче и свободнее. В автобус набились женщины с мешками, корзинками, громыхали пустые бидоны из-под молока, было тесно и шумно.

Борисовой позвонил директор «Сельхозмаша» Селиванов.