Горькие травы

— Да Дербачев же! Он теперь в ЦК. Да, знаешь, совсем недавно письмо прислал на завод. Спрашивал, не уцелело ли хоть что-нибудь от комбайна. Помнишь? Советовал возобновить работу. Ты понимаешь, он ведь и тогда был прав.

Ей кажется, что говорит он чересчур мудро и непонятно. Она смотрит ему в спину. Смотрит невидящим взглядом, и ей все больше кажется, что он хитрит и самого главного не говорит и не хочет сказать. Когда он смотрит, на ее лицо набегает вымученная улыбка, ей противна эта невольная маскировка.

— Тут черт ногу сломит, — говорит он задумчиво. — Декрет за декретом, постановление за постановлением. А нужно-то самое главное. Чтобы колхозник не задаром работал. За этот корешок многое вытащится.

«Конечно, увидел бы себя со стороны, когда спорит с Борисовой. Если бы ты видел, как ты это делаешь… Борисова, Юлия Сергеевна Борисова», — думает она, связывая с этим именем что-то большое и важное в своей жизни, еще до конца неясное. Она почти понимает и только боится заставить себя понять все, до конца. Снова приходит на память ранее виденное и оставленное без внимания, и она никак не может согнать с лица застывшую улыбку. Она сама видела однажды мужа с Борисовой рядом, месяца два назад. Зачем Борисова приезжала тогда на завод? Она сама видела. Не Дмитрия, совсем другого человека. Совсем-совсем другого. У него лицо было веселое и злое! И очень молодое. Она его таким не знает. Она отчетливо помнит — веселое и злое. А с нею он всегда такой добрый. «Катя, тебе что-нибудь помочь?»

— Сейчас центр тяжести переносится в деревню, понимаешь? Давно пора. В самом деле ведь — без хлеба далеко не уедешь. Да это и не просто хлеб…

«Вот, вот, — думает Солонцова. — Я для тебя слишком проста и понятна, тут моя беда. Как он почитает ее, эту Юльку, — опять возвращается она к назойливой мысли и следит

за мужем настороженными, остановившимися глазами, выпрямившись, забыв о времени, о том, что пора собираться на работу. — Он ей завидует! А если…» Таких «если» выплыло неожиданно много, она стала торопливо собираться — до начала смены оставалось полчаса — только-только добежать.

— На днях разговаривал я с Чернояровым, из Зеленой Поляны. Колхозный парторг, с Лобовым начинали. Непонятное творится. Да не сердись ты, поедем к твоей тетке. Купим резиновую лодку, поедем. Слушай. Он мне такие факты рассказывал… Председатель новый с образованием, с высшим, заметь себе. Не пьет, не спит, а дела не движутся. Поставки выполнены, все убрано, засеяно. А роста нет, правда, на общем фоне почти незаметно, особой тревоги не вызывает. Как же! Председатель — проверенный руководитель, затеял в колхозе большую стройку, что еще нужно? Второй год исправно вносит свой пай на сооружение ГЭС. Что-то по триста тысяч. Для такого колхоза, конечно, чепуха, если все как следует. Другие в том же положении, дело идет. А тут колхозники рынком перебиваются.

— Митя, после работы я задержусь. У меня сегодня курсы кройки и шитья. — Уже одетая, Солонцева шнуровала меховые ботинки. — Доешьте с Васей холодец, третий день стоит. Я побежала.

Он ничего не ответил и глядел на нее как-то странно.

Селиванов разыскал Полякова в ОТК. Дмитрий вместе с контролером перебирал груду забракованных деталей. Поляков выслушал Селиванова с явным раздражением.

— Мне же надо переодеваться, — сердито возразил он. — Не могу я вот так, — он показал на комбинезон, на свои руки, вытер их ветошью.

— Не забудь. Дом политпросвещения, сама будет. Главный инженер в командировке, я занят по горло. Сходи послушай.

— Вот уж только время зря…

— Мое дело сообщить и обеспечить, — пошутил Селиванов. — Считаю, договорились. В час, не опаздывай. Что у вас не ладится?

— Если так трястись будем, долго не проживем, Артем Витальевич. Подумаешь, поставщик! Ссориться, видите ли, с ним нельзя. Четверть деталей ни к черту не годны — и молчи. А по-моему, заявить рекламацию и отправить назад, небось почешется этот поставщик.

— Ну, ну, рекламацию, — примирительно сказал Селиванов.