Горькие травы

— Как же понимать хорошую жизнь, Петрович?

Конюх взял оглобли, выровнял, он был изрядно озадачен и хитро тянул время. Докурив цигарку, придавил ее подошвой.

— Нам много не надо. — Конюх сдвинул шапку на ухо. — Поесть, одеться. За работу нашу чтоб платили. А так что же? Только и работают в колхозе, кому уж совсем деваться некуда.

— Мало тебе надо, Петрович. С кого спрашиваешь, не пойму. Здесь всю жизнь прожил, спрос с тебя. Кто нам хорошую жизнь на блюде подаст? Знаешь, как это называется? Иждивенчество. На Тахинина валите, а сами? Если б вы себя хозяевами чувствовали, а то так…

— Я — хозяином?

— Удивляешься? Каждый. Рядом вон колхоз «Партизан». Земля одинаковая, а там без трудодня не сидят. Прошлый год пять килограммов зерна, восемь рублей денег. У нас можно больше бы получить. Побывай у них на собрании, увидишь, кто там хозяин.

— Дай хоть столько, — проворчал конюх, явно не желая продолжать разговор. — Обещать вы умеете, Тахинин золотые горы сулил. А толку — тьфу! Одно начнет — бросит, другое начнет — бросит. Пруд хотел выкопать, бульдозеры пригнал. Погляди вон за конюшней, земли наворочено. А воды нет — деньги на ветер. Теперь вон в складчину взялись строить. Ладно, председатель, пора мне ехать. Ты вот меня тут заговорил. Тоже учудил — «красивая»… Сейчас снег привалил, так оно и бело. А так земля и земля.

«Через два дня собрание, — подумал Поляков. — Придется выступать, нужно много сказать. А что говорить? Сплошное иждивенчество. Обязательно скажу на собрании, надо с Чернояровым потолковать. Такие разговорчики пострашнее бескормицы. И болван этот Тахинин…» Поляков прислонился к стене конюшни и закурил. Еще когда просматривали документы, отчетность за последние годы хозяйствования Лобова, он понял, в чем основная беда Тахинина. Разобраться в этом помогли и материалы совещания пятьдесят второго года, доклад Дербачева.

Лобов врожденной интуицией крестьянина всегда и везде соблюдал экономическую выгоду. Дмитрий по отчетам видел, как Лобов из года в год увеличивал посевы озимой пшеницы, свеклы и конопли и как потом Тахинин, уменьшая посевы этих выгодных культур, не раздумывая придерживался цифр спущенных сверху планов. И доходность падала, урезывался трудодень. Дмитрий был уверен, что начинать надо с того, чем кончил Лобов.

Село едва-едва начинало шевелиться. К работе, кроме штатных на фермах и конюшне, не приступали. Поляков огляделся и увидел чуть в стороне от конюшни старые дубовые колоды. Снег вокруг них был плотно утоптан, и Поляков с неожиданным чувством радости подошел к ним, сразу вспоминая первый послевоенный год, себя, мужиков-плотников. Колоды лежали все такие же темные и крепкие, но, когда Поляков стал обходить их, рассматривая со всех сторон, он увидел, что они во многих местах тронуты гнилью. Он пнул каблуком сапога в край одной из них. Небольшой продолговатый кусок дерева легко отломился, под ним оказалась вымороженная, изъеденная червем труха. И Полякову стало жалко этих больших дубовых колод, так и пролежавших напрасно. Он еще раз обошел их со всех сторон и направился к животноводческим фермам. В отличие от хат под соломой, они выстроены основательно, на каменных фундаментах, покрыты шифером — Тахинин всадил в их постройку весь доход «Зеленой Поляны» за последние три года, да еще влез в долги и прогремел на весь район. Фермы выстроены, только люди совсем перестали выводить на работу, а некоторых коров пришлось уже подвесить. Тахинин много говорил о фермах, с помощью каких ухищрений добывал кирпич, лес и шифер, жаловался, что строительство ГЭС тоже ни мало ни много, а около миллиона вытянуло, не считая рабочей силы.

Полякова больше всего удручала недостача кормов. По документам и прошлогодним сводкам все должно было быть иначе. Тахинин мялся, чесал в затылке. Наконец поведал своему преемнику об эпопее с кукурузным силосом, составлявшим основу всего кормового баланса на новый год. Неопытность, неумелая закладка — силос сгнил. Ямы открывали одну за другой, и все они оказались заполнены разложившимся месивом. Рассказывая Полякову, Тахинин кривился, словно от зубной боли, и ругал нерадивость колхозников.

Из десятков кусков впечатлений, встреч, разговоров Поляков старался составить целое, и в конце концов ему удалось. Он вздохнул свободнее. Правда, основное знакомство с хозяйством должно начаться после собрания, но он уже теперь ухватил целое и знал, к чему готовиться.

— Тише, бабы, новый председатель идет, — сказала одна из доярок, тридцатилетняя дочь деда Силантия Фроська, прильнув к стеклу. — Ой, бабы, красавчик какой! Раньше-то и не приглядывались, о теперь как свой стал… Пальчики оближешь.

— Ты не очень-то гляделки пяль, — отозвалась Марфа Лобова. — У наго в городе жена, привезть сюда собирается. Небось она тебе даст красавчика.

Фроська деда Силантия нечего не имела плохого на уме, восхитилась бескорыстно, от чистого сердца. Она сразу же обиделась на слова Марфы Лобовой и отошла от окна, она вообще легко обижалась. Подруга Фроськи, обвязанная шалью крест-накрест, подзадорила Марфу: