Горькие травы

— Я вас таких, в сорок втором, в сорок третьем, десятки на ноги поставила. Бывало, навезут их, родимых, полну сторожку, у кого рука, у кого голова. И контуженых, и каких угодно. Просят: лечи, бабка, самолеты не могут всех забрать. И пользую, только двое за все время преставились, да не я тому виной. Животы были разворочены, ну и отжились, родимые.

— Партизаны?

— Они. Я немцев в своей глухомани не видела, считай, не доходили. У нас места дикие, волк волка кличет каждую зорю, да и меня, чай знаешь, Волчихой зовут.

Он протянул пустую кружку.

— Как?

— Ничего. Горько. Горькое у вас лекарство, Еля Васильевна.

— Все хорошие лекарства таки есть, а в жизни оно все с горчинкой, милок. Поживешь — уразумеешь. Оставлю тебе коробочку, а в ней двадцать штук горошин. На пять месяцев тебе, милый. Позавчера была пятница, вот ты и будешь их глотать каждую пятницу вечером, когда спать ложиться. Не смотри, ты здоров совсем, а нужно, Кончится — еще дам. Год будешь глотать такие горошины.

— Если здоров, зачем глотать?

Старушечьим, скупым движением она поправила серенький платок на голове, туже подтянула узел. Опустила глаза с его лица на ноги.

— Дай срок — все придет, глотать ничего не будешь. Ты красивый мужик, сильный, мое дело тебе помочь, коли хочешь…

Он услышал и то, что она не договорила.

— Хочу, — сказал он.

Она разговаривала тихо, чуть-чуть протяжно. Ему хотелось спросить ее о многом, он не решался, слишком уж щекотливые подворачивались вопросы.

— Деда твоего заберу на месяц, один побудешь. Его подлечить да подкормить надо. — Она усмехнулась, стала моложе и проще. — Было когда-то время, чай, мы с ним другие были.

Дмитрий потянулся к кисету с махоркой. Она заметила, сделала предостерегающий жест:

— Пока будешь лекарство глотать, курить нельзя. Пить нельзя водку. А то мало поможет, да не так и скоро. От баб пока подальше держись. Тоже не бойсь, успеешь. Не сто за плечами, Митя.

Он покраснел, она говорила тихо, певуче, с тем же выражением простоты и доверия. Он слушал очень внимательно, ему хотелось спросить, откуда она все о нем знает.

Волчиха увезла деда Матвея к себе в тот же день, а наутро Дмитрий получил короткую записку от Юли. Она приехала и попросила побывать в городе. «Нам очень нужно встретиться, Дима, я соскучилась по тебе. А впереди еще много времени друг без друга. Из двадцати семи лет жизни почти девять ты отсутствовал. Раньше не от нас зависело. Я жду тебя, родной, ответь, если тебе нельзя приехать. А лучше — приезжай сам».

Он долго лежал, глядя в бревна наката. Вспоминал далекую ночь в середине июня, ночь, когда они, взявшись за руки, ходили по городу, налитому лунным светом до самых крыш. Они окончили десятилетку и получили аттестаты. Через два месяца Юля его провожала, она стеснялась его матери и держалась в сторонке. А в ту ночь, в середине июня, город был затоплен луной, и он никак не мог решиться обнять и поцеловать, и сделал это неловко, и обнял ее смелее. Они сидели над рекой, встречали рассвет. Было хорошо, в то время они не думали, что может быть наслаждение выше робкого прикосновения друг к другу то плечом, то рукой, то лицом.

Отыскивая махорку, Дмитрий потянулся к полке, вспомнил предупреждение Ели Васильевны. Он подумал о своей одежде — для города приличней не было, да и денег на дорогу — тоже. И потом — зачем? Все равно ему придется вернуться назад, в эти стены. Зачем ехать, тратить силы на дорогу, на разговоры?

Он прошелся по землянке. Открылась дверь, кто-то просунул голову. Дмитрий узнал голос деда Силантия:

— На работу не выходишь?

— Нет, сегодня не пойду. Здравствуй, Силантий Михеевич.

— Здорово были. Хвораешь?

Дмитрию раньше говорили, что Силантий ладится выдать за него одну из своих дочерей.

— А Матвей где? — спросил Силантий.

— Ноги уехал лечить.

— Ладно, значит, не идешь?

— Нет, не пойду, дядя Силантий. В город надо съездить.

— И правильно, не ходи. Ты не колхозник, а получать все одно нечего. Бывай, Дмитрий Романович. — Он махнул обтрепанным рукавом ватника. — Будь здоров. А я пойду. Надо-таки коровник заканчивать, туда-сюда, гляди, снежок брызнет.

— До свидания, Силантий Михеевич.

Дмитрий посмотрел на стукнувшую, темную от сырости дверь, стал торопливо собираться. Уже через несколько минут он навесил на землянку замок, спрятал ключ в условное место, в щель над дверью. До города он добрался под вечер на попутном грузовике. Шесть часов воевали с непролазной грязью разъезженной вконец дороги; когда выехали на выложенное булыжником шоссе, остановились. Шофер, облегченно вытирая вспотевший грязный лоб клоком промасленной ветоши, закурил и засмеялся.

— Выехали, — сказал он и удивленно посмотрел на Дмитрия, как бы приглашая порадоваться вместе. — Вот черт тебя возьми!

Перед ними на обрывистом берегу реки расстилался город. Им нужно было проехать еще мост.

— Садись, — сказал шофер, торопливо докуривая. — Мне еще долго пилить, обещал женке засветло приехать.

— Поезжай, я сам доберусь. Мне теперь недалеко. Спасибо, брат.